«Я императрица, но имя мое забудут, оно сотрется даже с царской могильной плиты».
Сынок, Ники! Санки и зима. Хрусткий снег. Золотые от Солнца сугробы. Ты катаешься на санках с ледяной горы с дочками и малышом Алешинькой. Неужели вас всех застрелили, как скот на бойне, проткнули штыками?!
«Не вижу этого. Значит, этого не было».
Ей спокойнее думать так.
Не было, не было никогда.
На стекло капает слеза. Марья Федоровна торопливо стирает слезу рукавом. Не плачь, принцесса Дагмар. Скоро увидитесь: на том свете.
* * *
Стадион гудел. Пол-Парижа пришло на состязания бегунов!
Легкая атлетика в моде. При огромных скоплениях народу прошли Олимпийские игры в Амстердаме. Ждут Олимпиады в Америке. Здесь, в Париже, сегодня — чемпионат мира. Прыжки в длину, прыжки в высоту!
Бег захватывает. Бежали четыреста метров мужчины, сейчас побегут женщины, восемьсот!
Гул, жара, дамы обмахиваются газетами. Дети прыгают с трехцветными флажками в руках. Зрителей обносят водой, пирожными. На небе — ни облачка. Жаркое лето в Париже!
Нидерланды, Германия, Англия, Испания, Швеция, Канада, Бразилия, Франция.
Поджарые, стройные лошадки, груди плоские, как у мужчин, а мышцы ног сильные, вздуваются на бедрах. Бразильянка подвязывает шнурок. Шведку сразу отличишь — выше всех, и волосы белые, соломенные, убраны в конский хвост.
За Францию бежит Мари-Жо Патрик. Чернокожая! Нет, мулатка скорее. Она из Алжира, из Касабланки. Тренировалась в пустыне. Слухи ходят — самая быстроногая!
Переступают с ноги на ногу. Подпрыгивают. Смотрят вперед, на беговые дорожки, прищурясь: солнце в глаза бьет.
Трудно бежать будет — жара.
Трибуны скандируют: «Ма-ри-Жо! Ма-ри-Жо!». Все хотят, чтобы мулатка победила.
Да она сама хочет. Ноги, как у кобылы породистой! Вперед, Франция!
Скользит глазами по трибунам. Рассеянно, близоруко. Ничего не видит. Видит лишь красную кровь победы.
В толпе на трибунах меж рядов пробирается Игорь. Будто бы к своему месту пробирается. На самом деле билета у него нет: вошел на стадион воровски — перепрыгнул через ограду. Сегодня он не Игорь Конев. Сегодня он — вор, гамен. Зазевается зритель — раз! — руку ему в карман брюк. Задумается дама, поедая мороженое, — раз! — незаметно — утянуть сумочку у нее с шелковых колен. Опасный промысел; зато верный. Верный кусок хлеба, ибо стадион — большой. Большая добыча сегодня ждет! Если не поймают.
Стянув бумажник у жертвы, Игорь извиняется. Игорь вьется около ограбленного вьюном, ужом: ах, простите! Ах, экскюзе муа, силь ву пле! Проталкивается дальше по рядам. Если кто обнаружит пропажу — его ни за что не найдет. Тысячи тут! Муравейник людской! Живая икра в огромной миске амфитеатра. В случае чего он успеет убежать. Он знает, как быстро смыться отсюда. Присмотрел лаз в заборе. Никто не охраняет.
На трибунах, среди зрителей — Жан-Пьер Картуш и Виктор Юмашев. Кутюрье любят спорт? О, не только! Кутюрье наблюдают натуру, не хуже художников. Они здесь с корыстной целью. Ищут новые модели. Им нужны манекенщицы. Бегуньи — вот отличный материал.
Возопил судья:
— На ста-а-а-арт!
Бегуньи наклонились вперед. Шеи вытянулись. Марево жары обнимало худые фигуры.
Победа, только победа!
Но кто-то один победит.
Раздался выстрел. Ура, без фальстарта! Бегут!
Картуш вцепился в рукав Виктора.
— О, Виктор! Гляди, гляди! Шведка впереди! Тысяча чертей!
Юмашев смеялся.
— Погоди, еще первый круг!
Картуш побледнел, засмеялся ответно. Переживал.
Игорь просачивался сквозь людское месиво. Тек как капля. Полз как змея. Он был нагл и опытен. Не думал, хорошо или плохо то, что он делает. Ему хотелось есть. Сегодня и завтра. И, может, на послезавтра тоже хватит. Один такой поход на стадион — полмесяца беспечной, вольготной жизни в Париже. Счастье, что он один! Сбросил Ольгу, как с ноги тесный сапог. И не жалко? А что жалеть?
В жизни ни о чем не жалей. И никого. Начнешь жалеть — тебя не пожалеют.
— Виктор, гляди, воришка! Ловко кошельки тащит!
Юмашев всмотрелся в колыханье голов и рук. Вытер со лба пот.
— Прелестный малый. Какое лицо. В синема бы сниматься ему.
— Каждому свое.
— Ты прав.
— Мне нравится Мари-Жо!
— Если она победит, она не в восторге будет от твоего предложенья.
— Хм! Посмотрим! Карьера бегуньи коротка. А подиум любит даже старушек. Полюбуйся на нашу Додо! Ей же черт знает сколько лет!
— Да, Додо. Женщина-песня. Однажды я видел, как на веранде кафэ «Греко» она обедала с толстухой Кудрун Стэнли и с этим парнем, американцем, Хиллом. Ты бы сказал: это новобрачная.
— Викто-о-ор! — Жан-Пьер впился ему в руку, как рак клешней. — Гляди-и-и! Мари-Жо обошла бразильянку и немку!
— Какую немку? Какой номер?
— Седьмой! Немка номер седьмой! Газеты писали — немку никто не сможет обойти! Не бежит — летит! Валькирия!
— Почему Вагнера не играют на стадионе?
— Сейчас заиграют! Из «Парсифаля»!
— Шведка впереди. Хильда Густавссон.
— Чертовы эти их имена! Язык сломаешь!
Белобрысая шведка как взяла первой старт, так впереди и бежала. Не сдавала позиций. За ее спиною вырывались вперед то бразильянка с иссиня-черными кудрями, летящими по ветру черным флагом, то крепкая широкоплечая немка с длинными конскими ногами, то тощая как щепка канадка. Мари-Жо отставала, опять догоняла лидеров. Картуш кусал губы.
— Мы не должны проиграть!
— Мы, мы. Почему люди так любят спорт? Потому что победу делает не армия, а — один человек. И ты думаешь: я мог бы быть им!
Около гаревой дорожки стоял человек с громоздкой кинокамерой. Он снимал для синема соревнованья. Камера стрекотала, оператор то и дело смахивал пот со лба платком величиной с географическую карту. Заталкивал платок в карман необъятных штанин. Наводил объектив на бегуний.
— Виктор! — Картуш подпрыгнул на скамье. — Она вырывается! Она… вырвалась! Вот она-а-а-а!
Завопил, не сдержав радости. Замахал руками над головой.
И весь стадион, как по команде, встал и закричал: «Мари-Жо-о-о-о! Мари-Жо-о-о-о!»
— Господи, — прошептал Юмашев по-русски, — прости Господи, желтый дом.
Улыбался. Краем глаза следил за увертливым французским воришкой. Ага, обчистил еще одного, потного толстячка в широкополой, вроде как мексиканской, соломенной шляпе. Уноси ноги, парень, покуда цел! Неровен час, поднимут переполох, тогда конец тебе!