Она отпрянула от него, крутнулась на одном месте, так что взвихрился подол юбки, и выскочила из комнаты на кухню, рассыпая по дороге звонкий, задорный смех.
Захар Евграфович присел на стул, огляделся. Просторная комната была опрятной и чистой. На окнах — веселые занавески, на кровати, горкой — подушки в вышитых наволочках, покрывало, из-под него — кружевной подзор; все выглажено, расправлено — ни единой складочки. Точно так же заправляла кровати Таисья Ефимовна — старательно, не нарушая порядка, самой же ей установленного — что и за чем следует стелить. На столике возле окна аккуратными стопками сложены были тетради и книги, стояли чернильницы, лежали ручки и карандаши, а в большой вазе благоухал пышный букет черемухи. Захар Евграфович, сам не зная, по какой причине, широко улыбнулся и принялся распаковывать свои дорожные чемоданы.
Вечером, как и обещала Ксения, явились гости. Две ее очаровательные и милые подруги — Наденька Пивоварова и Лидочка Волокитина, а с ними — два молодых человека, которые представились так: Василий Перегудов и Цезарь Белозеров. В просторной комнате стало тесно, шумно и весело. Пили чай, разгадывали шарады; Василий Перегудов играл на мандолине, Захар Евграфович с удовольствием танцевал то с Наденькой, то с Лидочкой, а сам осторожно поглядывал на сестру и видел, что она светится от счастья. Кто ее избранник — стало ясно сразу, как только пришли молодые люди: искрящиеся карие глаза Ксении не отрывались от Цезаря Белозерова, и в ответ она получала столь же восторженные и нежные взгляды. Захар Евграфович радовался за сестру, хотя было ему немного грустно. А Цезарь Белозеров сразу ему понравился: высокого роста, статный, немногословный и в то же время добродушно улыбчивый, он сразу производил впечатление человека серьезного, основательного, и даже франтоватые усики, закрученные на концах колечками, этого впечатления не портили.
Девушки, которые все еще не могли нарадоваться окончанию курса и наступившей свободе, беззаботно расшалились, затеяли игру в фанты и так ловко подстроили, что Цезарь сразу же оказался проигравшим. Сначала его хотели заставить плясать, но отказался Василий Перегудов, сославшись, что не умеет играть плясовые мелодии, затем последовало предложение, чтобы он сочинил каждой девушке по четверостишию, но Цезарь признался, что стихов писать не умеет и даже если будет ему грозить страшная кара, он все равно ни единой строчки не выдумает.
— Тогда пойте, — решили Лидочка с Наденькой, — иначе мы вас заставим в соседнем садике воровать черемуху, а у них собака на привязи — зла-а-я!
— Костюм жалко, — смущенно улыбнулся Цезарь, — я лучше спою. Правда, песня у меня невеселая…
— Какую знаете, ту и пойте, — согласились Лидочка с Наденькой.
И Цезарь запел. Голос у него был сильный, мощный и сразу заполнил всю комнату без остатка:
Жила была честная вдова,
У вдовы было десять сынов,
Десятая — дочь Марьюшка.
Два сына дома живут,
А семь сыновей в разбой пошли.
С первыми же протяжными словами песни лицо его враз изменилось: заострилось и посуровело; руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки, а глаза, широко раскрытые, словно подернулись дымкой — казалось, что он никого перед собой не видит.
Дочку Марьюшку замуж выдали,
Замуж выдали за морянина [15] ,
За морянина за хозяина.
Она год живет и другой живет,
Родила она дитя милое.
Захотелося дочке Марьюшке,
Захотелося в гости к матушке:
«Ты пусти, пусти, морянин, меня,
Ты пусти меня в гости к матушке!»
Как пошла она в гости к матушке,
Как и шла она путь-дорогою,
Что попались ей семь разбойников.
Дочку Марьюшку во полон взяли,
Дитя малое в землю ударили;
Привели ее к огоничку,
Что постлали они по войлочку.
Спят-храпят все разбойники,
А один не спит, все выспрашиват:
«Ты скажи, скажи, полоняночка,
Ты какого роду-племени?»
Говорит ему дочка Марьюшка,
Из какого она роду-племени.
Он пел так, будто снимал со своей души горе, им самим до сих пор не изжитое, и было это горе столь велико, что его с избытком хватало на всех. Даже расшалившиеся Лидочка с Наденькой притихли, а Ксения, не отрываясь глазами от Цезаря, ладошкой придавливала вздрагивающие губы, готовая вот-вот расплакаться.
Разбудил он тут разбойников:
«Вы вставайте-ка, братцы родные,
Мы кого-то во полон взяли!
Во полон взяли сестру родную,
В земь ударили мы племянничка».
Тут вскочили все разбойники,
И заплакали они жалостно,
И пошли все за племянничком;
Они взяли его со сырой земли,
Понесли его ко морянину,
Они пали во резвы ноги:
«Ты прости, прости, морянин, нас!»
Понесли дитя во божью церковь,
Опустили его во сыру землю.
Кончилась песня. Цезарь тряхнул головой, словно сбросил с себя невидимую тяжесть, и виновато улыбнулся, будто просил прощения: извините великодушно, я не хотел вас расстраивать.
Веселье после этой песни само собой притихло, гости скоро засобирались домой. Захар Евграфович вместе с Ксенией вышли их провожать. Над тихой улицей, накрытой синими весенними сумерками, властвовал густой, дурманящий аромат, а сами черемуховые кусты, как белые стога, казалось, плыли сквозь сумерки. Было прохладно, как и всегда бывает в дни цветения черемухи, и дышалось при этой прохладе по-особенному вольно и глубоко.
Захар Евграфович залюбовался, отстал, и тут к нему, вернувшись, быстрым шагом подошел Цезарь:
— Позвольте, я завтра приду к вам, нужно разговор составить. Вы свободны с утра?
— Свободен, приходите. Буду рад.
Когда проводили гостей и вернулись, Ксения первым делом кинулась к брату с вопросом:
— Тебе понравился Цезарь? Только отвечай честно, Захарушка! Понравился?
Захар Евграфович обнял ее и с чистым сердцем успокоил:
— Понравился.
Ксения облегченно вздохнула и бросилась его целовать.
Утром пришел Цезарь. Отказался от завтрака, за стол не присел, остался стоять на пороге комнаты. И с этого места, от порога, волнуясь, объявил:
— Мы с Ксенией любим друг друга, и я прошу ее руки. Какое будет ваше решение, Захар Евграфович?
— А какое может быть решение? Вы сами решили. А я… Совет да любовь! А на пороге стоять — не дело. Проходи, присаживайся к столу, поговорим…
Поговорили душевно и обстоятельно. Цезарь рассказал, что родом он из купеческой семьи, что родители его проживают в городе Ирбите, где у них имеется своя небольшая торговля и салотопенное производство, а сам он находится в губернском городе уже несколько месяцев по отцовскому поручению — в местных мастерских по договору делают для Окоемовых новые котлы и печи, вот он и присматривает, чтобы заказ был исполнен точно по его чертежам. Цезарь, оказывается, закончил в Москве инженерную школу и теперь переоборудует все отцовское производство на новый лад. И если дело пойдет удачно, то по тем же чертежам они с родителем думают поставить пару салотопен и здесь, в губернском городе, для чего он, с расчетом на будущее, завел немало полезных знакомств… Обо всем этом Цезарь рассказывал основательно, вдумчиво, подбирая слова, как опытный столяр подбирает доски, чтобы были они без сучка и без задоринки, и этим еще сильнее нравился Захару Евграфовичу.