– Совсем Бога не боятся. Где ж это видано, чтобы блаженных на Святой Руси не слушали? Нехристи!

– Ох, матушка, я и сама замечаю, недобрые времена настали.

Засмотревшись на картины столь кипучей для раннего утра жизни, Иван и не заметил летевшего по базарной площади всадника. Лишь резкий окрик «Посторонись!» спас его от копыт лошади, что неслась во весь опор. Он молниеносно отпрянул (реакция у него была отменная, несмотря на юный возраст), но налетел на прилавок. И поскольку расстояние между Самойловым и всадником не позволило им разойтись без последствий, то Иван ощутил всю силу оных на себе. Брызги мутноватой жидкости, вылетевшие из-под копыт, осквернили его чищенный накануне по случаю важного визита темно-зеленый кафтан да вдобавок испачкали лицо. Вот тебе и позавтракал! Он весь сосредоточился на том, чтобы привести костюм в порядок, но звонкий девичий смех прервал его занятия. Это уже было чересчур. Всегда и сам готовый посмеяться над человеком, попавшим в неловкое положение, тут он пришел в бешенство. Только что на глазах почтеннейшей публики он чуть было не лишился жизни на самом ее пороге, и что же вместо слов сочувствия и поддержки?.. Оказался достоин лишь смеха?! В возмущении поднял наш герой глаза, чтобы покрыть презрением виновниц, но увидел на противоположной стороне улицы двух прелестных особ.

Читая сии строки, я счел возможным привести их дословно. К чему описывать чувства героя, тогда как он сам потрудился пережить их, перенося на бумагу?

Все мелочи этой встречи, как и сейчас у меня перед глазами, хотя лет и событий с того памятного момента минуло немало. Они стояли у лотка напротив входа в аптекарскую лавку. Одна была постарше, но пониже ростом, с темными волосами. Она лукаво улыбалась, глядя на меня. Вторая, видимо меньшая, – веснушчатая блондинка – и была обладательницей звонкого смеха. Я решил, что они сестры. В их чертах было много общего.

Едва я взглянул на их прелестные лица, как весь мой гнев моментально улетучился. Я расплылся в робкой улыбке и выглядел, думаю, довольно глупо: забрызганный камзол, перемазанное лицо, улыбка, появившаяся на моем лице столь некстати. Но как бы я хотел снова оказаться на том месте в столь глупом положении! И теперь, по прошествии многих лет, я уверен, что это было одно из самых счастливых мгновений моей не самой счастливой жизни.

Да как же нашему герою не испытать смущения? До поры женщин Иван почти не видел, разве дворовых девок в родовом имении. Отданный отцом на службу в полк еще в шестнадцать неполных лет, он привык к солдатскому взгляду на жизнь. Грубоватое отношение военных к прекрасному полу хоть и вызвано было скорее скудостью выбора (ведь кроме пяти видавших виды маркитанток в полку никого не было), но стало единственно возможным для него.

Совсем смутившись под насмешливыми взглядами красавиц, Иван поспешил перейти улицу, но вновь чуть не попал под карету. Это вызвало еще больший смех. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость своего положения и произвести на дам должное впечатление, он поравнялся с ними и вознес руку к треуголке.

– Честь имею представиться, Иван Самойлов!.. – отрапортовал юноша со всей веселостью, какую нашел в недрах суровой солдатской души.

И тут его снова задели, на этот раз прохожий. Ничего не скажешь, если уж не задалось с утра, так, почитай, весь день насмарку. Брюнетка посмотрела на героя нашего с лукавой улыбкой:

– Вам бы поводыря нанять!

– А то так не ровен час… – поддержала ее меньшая.

Несерьезный тон, который они взяли для разговора, казалось, не сулил Ивану ничего хорошего, но надежда его на прочность знакомства все более крепла – уж больно о многом говорили глаза той, что с темными волосами. Поддавшись чарам этих глаз и игривости тона, он ответил:

– Поводыря? Так я с радостью! Возьметесь?

Девушки переглянулись и вновь рассмеялись.

В этот момент из лавки вышел грузный придворный с потным лицом и, повернувшись, крикнул в открытую дверь:

– Ага, ты себе эти пиявки знаешь куда засунь?! Никакого проку от этих лекарей.

Он подозрительно оглядел молодого человека и сердито окликнул дочерей:

– Поехали отсюда!

Под его тяжелым взглядом веселость девушек мигом слетела с прелестных лиц. Но перед тем как скрыться в карете, старшая из сестер улыбнулась Самойлову на прощание и сделала чуть заметное движение рукой. Он с грустью посмотрел на отъезжающую карету, помахал в ответ и тяжело вздохнул. На сердце стало сладостно и горько – два этих чувства смешались в его душе в единый миг. Слишком уж хороша и вместе с тем недосягаема была красавица для простого драгунского сержанта, пусть даже дворянских кровей.

Иван с тоскою опустил глаза и обомлел: на земле, где только что стояла карета, белел платок. Он поднял его, вдохнул запах незнакомых духов и прикрыл глаза от удовольствия.

Его вернул к действительности гнусавый голос:

– Что, солдатик, видит око, да зуб неймет?

Самойлов оглянулся и увидел того юродивого, что пытался защитить от гвардейцев мальчишку. Иван почтительно произнес в ответ:

– Всему свое время. Скажи-ка, добрый человек, как мне к дому князя Меншикова пройти?

– Так ты оборотись направо-то! Вот он перед тобой!

Самойлов повернулся к цели своего путешествия и увидел, как к парадному подъезду дома Светлейшего подъехал человек в плаще. Одним махом всадник покинул седло и поспешил ко входу. Самойлов немедля последовал его примеру.

Глава II,
в коей Светлейший плетет интриги, будучи сам опутан сетями Тайной канцелярии

Александр Данилович подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу. За последнее время, пожалуй, не было в государстве Российском человека более могущественного. Знал князь, и кому, может быть, даже помимо воли сей персоны, «обязан» сим положением. Не только покровителю своему умершему, но и вдове его Екатерине. «Это хорошо, что дела государственные не прельщают Ее Величество, несмотря на годы, проведенные рядом с царственным супругом. Как не стало над ней более длани Петра, призывающей к порядку и чувству меры, так словно прорвало бурный поток. Пускай ее тешится, это нам только на руку, – стоя у окна, рассуждал Александр Данилович. – Пусть предается увеселениям, пусть подолгу от них отходит. Главное, чтобы не мешала».

Екатерина тоже слишком хорошо помнила, кому обязана своим восхождением на трон, начинала-то она горничной в пасторском доме. А после взятия Мариенбурга и пленения оставили ее прислугой у драгунского полковника Бауэра. Там-то и приметил хорошенькую девушку Меншиков – уж больно ловко прислуживала на обеде. Александру Даниловичу как раз нужна была такая расторопная прислуга, да к тому ж приправленная европейским лоском. И, как всегда, не прогадал царский любимец! В первый же раз, как увидел Петр прелестницу в доме Светлейшего, так и приказал «принесть свечу в опочивальню». Благодаря чему оказалась Марта Скавронская царевой женой, перекрестившись в Екатерину. Может, и не самое приятное это было воспоминание, но ее ливонская кровь понуждала помнить добро. К тому же именно стены княжеского дома стали свидетелями первой романтической истории с денщиком царя, а затем и с самим Петром. Амурные сцены юной страсти не раз вызывали у императрицы ностальгические слезы.