Странный зеленый свет он увидел первым. Свет рвался в ночное небо, окутывал старые ели густым туманом.
— Теперь тихо! — велел дед. — И не бойся ничего.
Он не будет бояться. Он уже взрослый, а коленки дрожат не от страха, а от слабости…
На поляне было светло как днем. Свет шел от какого-то длинного ящика, доверху заполненного золотом. Саня не сразу понял, что это гроб. И даже когда понял, испуганно отказывался верить. Рядом с гробом, на краю разрытой могилы, лежал скелет в истлевших черных лохмотьях. Ведьма…
На затылок успокаивающе легла дедова ладонь. Усилием воли Саня отвел взгляд от мертвой ведьмы, посмотрел вверх, туда, где в зеленом мареве над землей парила его мама. Распущенные волосы, босые ноги, закрытые глаза. Спящая… Омороченная… Только бы живая!
— Живая, — шепнул на ухо дед. — Дай мне свой нож.
Расставаться с ножом не хотелось, но Саня послушно вложил костяную рукоять в протянутую руку.
Чудо стоял перед старым дубом, спиной к ним. Казалось, он молился, только вот слова молитвы были непонятные, как записи в черной дедовой книге. Каждое последующее слово звучало громче предыдущего, с каждым словом мама поднималась все выше над землей, а в мертвых глазницах ведьмы вспыхивал синий огонь.
— Пора! — Дед перекрестился, со всей силы швырнул нож.
Нож растаял в темноте, чтобы уже через мгновение по самую рукоять войти в спину Чуда.
Чудо не упал, как упал бы любой на его месте, медленно обернулся, полыхающими синим глазами заглянул прямо в Санину душу. Бьющий из гроба свет померк, мама упала на землю. Саня бросился было к ней, но дед не пустил.
— Потом! Помоги мне!
Он подходил к упавшему на колени Чуду, как к смертельно раненному, но все еще очень опасному зверю, на ходу разматывая обернутую вокруг пояса колодезную цепь. Одно неуловимо быстрое движение — и цепь удавкой захлестнулась на Чудовой шее. Дед затянул петлю, Чудо захрипел.
— Держи крепко! — В руки Сане легли концы цепи. — Я сейчас.
Саня и глазом моргнуть не успел, как Чудо оказался привязан к дереву.
— А теперь уходи! — велел дед. — Не нужно тебе это видеть. — Из старого кожаного кисета он высыпал на ладонь какой-то серый порошок.
— Думаешь, одолел меня, Лешак? — Глаза Чуда светились недобрым светом, а улыбка была похожа на оскал. — Думаешь, за тобой правда?
— Думаю, что Андрей зря тебя тогда отпустил. — Дед сыпанул порошок под ноги Чуду. — Ты не человек, и никогда им не был.
— А ты прав — я не человек! — Чудо вытянул шею, всматриваясь во что-то за их спинами. Лицо его окаменело, живыми на нем оставались только глаза.
Привязанная на краю поляны лошадка вдруг испуганно заржала, попыталась взвиться на дыбы, а потом, оборвав привязь, вместе с телегой рванула вперед, прямо на лежащую на земле маму…
Отчаянный Санин крик заглушил хохот Чуда и волчий вой…
…Мама умерла. Не требовалось быть знахарем, чтобы это понять. Лошадиные копыта и тяжелые колеса сделали то, что не успел сделать Чудо.
Дед оттащил кричащего и вырывающегося Саню от тела матери, коснулся ее окровавленного виска, обернулся к Чуду.
— Это ты! — В голосе его слышались громовые раскаты.
— Это я! — Чудо осклабился. — Я мог дать ей вечную жизнь, а теперь она сгниет в земле!
— Вечную жизнь?! — Дед встал с колен, подошел к дереву. — Зое? Или вон ей?! — Он кивнул на груду истлевших костей.
— Она моя мать!
— Видишь этого мальчика? — Дед с жалостью посмотрел на плачущего Саню. — У него тоже были отец и мать, а теперь, погань, он сирота!
Больше дед ничего не сказал, решительным шагом направился к разрытой могиле, высыпал остатки порошка на старые кости, высек искру. Вспыхнул ярко-белый огонь, жадно заплясал по мертвому телу, пожирая остатки плоти. От идущего откуда-то из самых недр земли женского вопля у Саньки подкосились колени. Он упал, зажал уши руками, зажмурился. Ведьма умирала во второй раз, теперь уже навсегда… Он не хотел ни видеть, ни слышать…
Еще один вопль донесся от старого дерева. Саня знал, что сделал дед, и не собирался его останавливать. Жалеть можно человека, но не дьявола…
Яркий свет проникал даже сквозь плотно зарытые веки. Свет и еще… голос…
— Сашенька, сыночек мой…
Мама! Его мамочка жива! Саня вскочил на ноги, открыл глаза и закричал от ужаса. Там, у дуба, объятая пламенем, связанная и беспомощная, извивалась его мама.
— Сашенька, помоги мне! — Она тянула к нему руки, а платье ее тем временем превращалось в огненный цветок.
Дед стоял неподалеку, отвернувшись лицом к лесу. Дед убивал его маму!
— Саша…
— Я иду, мамочка! Я тебя спасу!
…Огонь ласковый. И боли нет… Мамины руки тоже ласковые, а медальон-ключик светится зеленой искрой.
— Возьми себе. — Мама улыбается, протягивает ключик. — На память.
Медальон ныряет за ворот рубахи, и Сане вдруг становится нестерпимо больно. Белый огонь перескакивает с маминых волос на его руки, впивается в шею и щеку.
— Мой мальчик… мой…
Мамино лицо меняется. Теперь к груди его прижимает объятый пламенем Чудо.
— Береги ключик…
Дышать нечем, а от боли хочется умереть…
— Санька! Внучек! — Голос деда доносится издалека. — Что ж ты наделал?!
Смерть уже совсем рядом. Ему, наверное, пора… Скорее бы уже, а то сил больше нет терпеть…
События в поместье происходили с такой стремительностью, что Туча, привыкший все держать под контролем, растерялся. Утром на Ангелину напали волки. Когда он узнал об этом, в груди сделалось больно и пусто. От одной только мысли, что с ней могло что-нибудь случиться, становилось трудно дышать. Какой бы взбалмошной ни была Ангелина, в его сердце она занимала очень большое место. Надо обязательно с ней поговорить, рассказать, как она ему дорога. Кажется, такая малость — сказать «я тебя люблю», а никак не выходит…
Потрясением номер два стал рассказ Дэна и Матвея. Ксанка жива! Верить в это хотелось всем сердцем и так же, всем сердцем, не хотелось верить, что к ее исчезновению причастен дядя Саша Турист. То, что о Туристе нет никакой информации, не беда. У них есть фотографии с того самого пикника, после которого половина лагеря загремела в инфекционную больницу. На этих снимках наверняка отыщется и Турист. Остальное — дело техники. Алекс может достать луну с неба, нужно только попросить. Он попросит сегодня же вечером. Деньги — ерунда, за информацию нужно платить не скупясь, и он готов платить.