Следующие полчаса были удивительно насыщенными. Я сильно недооценивала эту машинку. Режимов пульсации у нее было больше, чем у какого-нибудь высокотехнологичного вибратора-кролика, которым я когда-либо владела (а у последнего была тридцать одна скорость — ничего не могу с собой поделать: я покупаю все новинки). Некоторые режимы были дразнящими, почти не трогающими меня; некоторые — неистовыми, заставлявшими меня корчиться и всхлипывать про себя; хотя если вы меня спросите, я с трудом смогу сказать, было ли это от боли или от удовольствия. И конечно, еще существовал регулятор мощности. Сначала мы перепробовали все режимы пульсации на низкой мощности — как, в сущности, и должно быть, когда вы пробуете что-то новенькое и немного нервничаете. Однако к тому времени, когда капельки пота начали выступать у меня между лопатками, а бедра стали мокрыми как доказательство того, что какие-никакие нервы я все же потратила при попытке рассеять боль, Адам увеличил мощность.
Эта на удивление безобидная настройка оказалась самой болезненной и ужасной. Адаму после этого пришлось почти что отскребать меня от потолка. Один взрыв — потом несколько мгновений передышки. Вы, наверное, думаете, что должно быть несложно выстоять один быстрый взрыв и последующее расслабление? Ничего подобного! При наибольшей мощности ощущения от электрического тока, проходившего по моему телу, воспринимались как уколы крошечных острых иголок. Это было совершенно другое качество боли по сравнению с разрядкой от битья тростью или хорошего сеанса с ремнем, к тому же после них воспоминания улетучиваются быстро. Но в тот момент, поскольку атакованы были бедра и края влагалища, ощущения были невыносимыми, казалось, это было самое трудное, что я когда-либо испытывала. Мгновения отдыха только заставляли сердце стучать быстрее, а руки — сильнее дрожать, потому что я знала: отдых может быть прерван мгновенно, и я снова могу начать кричать. Если бы он пытал меня, чтобы получить информацию, он мог бы услышать все, что ему было нужно, и даже больше. Потом он мне рассказывал — с самодовольной гордостью, — что он видел, как я стискивала кулаки и поджимала пальцы ног. Это меня не удивило.
Это было совершенно другое качество боли по сравнению с разрядкой от битья тростью или хорошего сеанса с ремнем.
Хорошо, что Адам в душе не садист, поэтому в конце концов он устал от вида моих дрожащих губ, когда я преодолевала боль. Он сказал, что мне нужно потерпеть лишь несколько последних секунд, прежде чем все прекратится. И начал снова. К тому времени, когда он закончил, во рту у меня пересохло, и я охрипла. А у меня еще даже и оргазма не было.
Этот оргазм был занятным (как, я полагаю, и все оргазмы). Я всегда считала электросекс пограничной формой D/S игры; в правильной ситуации и с правильным партнером, контролирующим процесс, он дает возможность вызвать ощущения настолько сильные, что они могут стать болезненными, но при этом не оставляющими никаких следов, так что даже сам Джек Бауэр [13] мог бы гордиться этим. Тем не менее на низкой мощности ощущения в большей степени вызывают удовольствие — и если мы обсуждаем «пограничную форму» как понятие, то момент, когда удовольствие становится настолько интенсивным, что переходит в боль, дает широкие возможности для чрезвычайно интересных игр. После большого количества бесполезных попыток Адам обнаружил оптимальные режимы для того, чтобы воздействовать на меня. Это была интенсивная регулярная пульсация, постепенно возраставшая по силе, и ее предел был установлен на том уровне, который подразумевал, что, когда будет достигнута высшая точка цикла, на пару секунд возникнет мучительная боль, которая перейдет в спокойное блаженство с возвращением на более низкий уровень. Мой внутренний мазохист был на седьмом небе, когда непрерывное изменение ощущений доходило до того, что я корчилась на кровати самым отчаянным образом. Что делало счастливым и Адама.
Я не думаю, что смогла бы кончить только от ощущений, которые давали пластинки миостимулятора, по крайней мере, когда они были расположены, как сейчас. В то время, когда комок электрического напряжения со свистом пролетал сквозь меня рядом с влагалищем, он не был достаточно интенсивным и направленным, чтобы довести меня. Но когда Адам ошеломляюще легко проскользнул внутрь меня стеклянным фаллоимитатором, а потом перегнулся, чтобы одновременно поиграть с клитором, понадобились считаные секунды, чтобы подтолкнуть меня к оргазму, и когда он поразил меня, это было громко, долго и впечатляюще. Мне нравится думать, что мне комфортно в собственном теле, и я знаю, как довести себя; но даже в лучшие дни, с лучшими игрушками я никогда не получала такой оргазм, как этот. Ноги все еще дрожали, когда Адам вынул фаллоимитатор, вытер свои мокрые пальцы о мой зад, отклеил пластинки и принялся за сложную задачу по распутыванию веревки, закреплявшей мои руки и ноги. Еще долгое время после этого я была клубком нервных окончаний, не способных к передвижению.
Мы лежали, прижавшись друг к другу, пока мое дыхание не пришло в норму. Он почти гипнотизирующе гладил мне спину. Наконец, я сползла по его телу вниз и взяла его в рот — банальный, но довольно эффективный способ высказать благодарность за что-то этакое, дьявольское и забавное. Не сделать минет Адаму после всего, что произошло, было бы черной неблагодарностью. Если сила его эрекции чего-то стоит, то, значит, я не одинока в своем наслаждении — эта мысль вызывала у меня улыбку, когда я загоняла его член глубже в рот, проводя по нему языком и наслаждаясь ощущениями от восстановления небольшого контроля над ходом дел.
Даже в лучшие дни, с лучшими игрушками я никогда не получала такой оргазм, как этот.
Мне требовалось время, чтобы насладиться им во рту — с любовью к его реакциям, чувствуя, как будто он заслужил небольшую кражу своей собственности (хотя у моего способа кражи не было той трепетной восхитительной низости, какая получалась у него).
— О, София, — шептал он, запутывая руки в моих волосах и удерживая меня на месте, когда кончил. Я чувствовала некоторое самодовольство. Я посчитала, что это нормально, потому что Адам выглядел самодовольным восемьдесят пять процентов времени, когда делал что-нибудь сексуальное (и это по скромным подсчетам!). Черт побери, а это заразно!
Я заползла обратно в постель и устроилась в его объятиях.
— Все в порядке?
Я улыбнулась. Я полюбила эти сокровенные моменты — они отражали беспокойство Адама обо мне и служили чем-то вроде посткоитального вскрытия, когда мы узнавали о том, что больше всего мне понравилось и что я перенесла с трудом. Адам всегда был любящим и внимательным даже к мелочам, особенно в эти моменты, когда мы честно и с удовольствием разговаривали о произошедшем.
Сейчас я едва сумела бы смотреть ему в глаза, поэтому большую часть времени нашептывала свои отзывы ему в грудь.
— Большое тебе спасибо. Это было потрясающе. Очень сильно.
— Не слишком?
— Нет, то, что надо. Терпимо. Ну, хорошо, невыносимо. Временами это было невыносимо.