— Возможно ли сие, волхв? — нервно рассмеялся княжич.
— А разве ты не знаешь этого ныне, дитя мое? — вопросом на вопрос ответил жрец и поднялся.
Волхов тоже встал, увидел мертвого мальчика, остановился.
— А это что, Черный волхв?
— И это тоже твоя сила, княже, — затянул свою котомку Изекиль. — Ужель ты думаешь, боги отдадут тебе часть своей силы, если не привлечь их жертвой, не заставить внять твоим просьбам и желаниям? Удержать силу, дитя мое, отвергая богов, ее дающих, нельзя. Ты должен привезть товарищей, коим доверяешь, ако себе едину. Они срубят святилище новое, богине Аментет назначенное. Они и жертвы приносить станут.
— Людей в жертву приносить желаешь, Черный волхв? — покачал головой княжич, глядя на мертвеца.
— Разве тебе не нужна сила, княже? — удивился жрец. — Рано или поздно, но ты стол отца своего займешь — так разве не понадобится тебе сила, дабы земли отчие отстоять, рубежи дальше еще раздвинуть? Разве покой подданных твоих тебе не дорог будет? Чем защищать их станешь? Запомни простую истину, дитя мое. Пожертвуешь десятком — спасешь сотни. Об этом и помни…
* * *
Река Волхов, четыре поприща ниже Словенска,
Конец лета 2408 года до н. э.
— И вот, стало быть, расположились промысловики вечерять. Шкурку заячью сняли, самого — на вертел, над угольками доходит. Сами чуток меда хмельного отпили, о том, что днем повстречали, сказывают. И тут вдруг вроде как песня им от реки слышится. Ну любопытно мужикам стало, кто тут в чащобе распевает, где ни жилья, ни лабазов нема. Прихватили луки, амулеты на всякий случай, да по тропке, по тропке к водопою звериному прокрались. А там, на прогалине, девицы красоты неземной хоровод водят. За руки взялись, кружатся, поют. Венки на головах. Вот… Промысловики, стало быть, пугануть их решили. Да как кинутся! А девицы в смех, да в стороны разбегаются. Охотники мои тоже кто за кем рванули, да друг друга и потеряли. Ну а далее вообще так случилось — кто кого захватил, и непонятно. Люблян сказывал, его сразу три охомутали, раздели, оседлали, да до самого утра спать, мол, не давали. А как рассвет настал, так и сгинули все русалки, точно развеялись в лучах утренних. В общем, возвернулись промысловики непонятные. То ли пуганые, то ли довольные, да всем про девок речных страсти говорят. Вот. Вот такие, стало быть, шутки ныне мужикам видятся…
— Ничего, — рассмеялась Вилия, — вот как через девять-то месяцев промысловикам твоим по румяному крикливому мальчишке русалки сии влажной ночью принесут — будет им всем морок.
— Ну коли мальчишек, то и неплохо, — пожал плечами князь. — Да токмо кто сам от мужа будущего откажется? Чай, не девка. Не обуза, что спустя полтора десятка лет замуж из дома убежит, а надежа и опора…
— Так то ж не пахари принесут, — опять улыбнулась Вилия. — То русалки. Зачем им мальчишки хороводы водить? Девки им нужны.
Она откинулась на спину, завела руки за голову, глядя в небо, в котором где-то в голубой вышине висели легкие, как кисея, перистые облака. Да, тысячелетний обычай с одиноким эмиром на всех женщин рушился на глазах. К счастью, у номарии хватило мудрости не протестовать, не вносить разлад между поколениями хранительниц. Да и как тут запретишь, коли рядом с молодыми женщинами, внимания мужского лишенными, все чаще появляются крепкие мужи, приходящие в дикие места на охоту или приплывающие на рыбалку. Опять же и сами хранительницы, прикидываясь местными жительницами, не раз в Словенск и Русу приплывали. На мир новый посмотреть, мед-кожи, а то и зелья свои лечебные продать. Почти две сотни девушек, недавно переступивших рубеж служения, довольно решительно напомнили главе Клана три основных обязанности служительниц Великого, завещанные Мудрым Хентиаменти: девственность до двадцати пяти лет, сохранение древних знаний и рождение хотя бы двух девочек, что смогут продолжить служение вместо матерей. Правило выбора общего эмира было завещано не Черным Псом, а придумано потом, когда выяснилось, что в здешних диких местах почти нет обитателей, нет мужчин. И если мужчины появились… И номария отступила. Она поставила только одно жесткое условие: тайна существования Клана должна быть соблюдена любой ценой. Одно лишнее слово будет стоить жизни и хранительнице, и ее избраннику.
Мало того, девушки завели даже разговор о том, чтобы заводить нормальную семью во внешнем мире — выходить замуж, жить как обычные смертные, воспитывать детей. Но дочерей оставлять не дома, а отдавать Клану, дабы они вырастали не дикарками, а истинными хранительницами. Однако идея зачахла даже без протестов номарии: в обычаях новоселов, обживающихся вокруг Ильменя, было выдавать замуж девочек в шестнадцать, пятнадцать, а то и четырнадцать лет. Какое уж тут служение? И какие из перезрелых дев невесты?
— Чего еще странного в землях твоих творилось, княже?
— Всякое творилось… — Словен подошел к глиняной башне высотой в рост человека, с макушки которой тянулся сизый дымок. В низ башни были вмурованы два меха, которыми старательно работали скинувшие рубахи кузнецы. Князь ковырнул ногой рыжую землю, что не поместилась внутрь криницы, оглянулся на девушку: — Ужели получится, берегиня? Из этой-то грязи!
— Когда я тебя обманывала? — снова уселась Вилия. — Соль нашли, половодье случилось, как обещала. И вода сошла, когда говорила. И дождь на поля твои вовремя проливала, и солнца давала. Почему ныне не веришь?
— Верю… — кивнул Словен. — Да токмо… Не слыхал я никогда, чтобы медь али бронзу из грязи болотной выплавляли.
— А это не медь, — улыбнулась Вилия. — И не бронза. И сказывала я тебе это не раз… Уводишь ты меня, княже… Не про то молвить хотел, не про плавку. Иное скрываешь, Словен.
— Долго еще, берегиня? — взмолился один из работяг. — Умучились!
— А вы меняйтесь, меняйтесь, — посоветовала девушка. — До утра гореть должно.
— А потом еще и расковывать вам же, — от себя добавил князь. — Пойдем, берегиня. Слово я тебе молвить хочу тайное. Может, присоветуешь что али чародейством своим поможешь.
Они спустились вдвоем к реке, прошли немного вниз по течению, присели над обрывом возле плакучей ивы. Словен молча привлек Вилию к себе, начал целовать лицо, губы, шею. Девушка не протестовала, однако князь неожиданно остановился, чуть отодвинулся, нашарил в траве шишку, метнул в воду, проводил взглядом, как она, покачиваясь, поплыла к далекому морю.
— Неладное округ Словенска творится, берегиня, — наконец признал он. — Мертвец бродячий в лесах объявился. Угры метохом его кличут. Сказывают, в чей дом заглянет — так все и умирают мгновенно, не просыпаются боле. Я не верил поначалу, однако же во весне сам две землянки таковые находил. Как спали на постелях хозяева, так все мертвые и лежат, шкурами прикрывшись. Дров в избытке, погреба с припасами. Не с голодухи, стало быть, отошли. И не от мора. Иначе живые хоть кого из мертвых из дома вынесли. Ран тоже нет. По виду — и вправду как метох заглянул. Живы все перед сном были, да в миг все и сгинули. Волнуются угры. Кабы на нас не подумали… Вражды с ними не хочу. Не в обычаях у нас с соседями враждовать.