Батальон принимал участие в освобождении города Львова. В числе первых ворвались советские танкисты в город. Первым среди этих первых был замполит майор Немченко.
Форсировали танкисты реку Вислу. Били враги. Не пускали наших. И все же прорвались советские танкисты. Вышел первый танк на тот берег. Смотрят танкисты: так это же танк майора Немченко!
Всюду в первых рядах комиссар.
Обращаются к нему солдаты:
– Так ты ведь заместитель не по боевой, а по политической части.
Смеется Немченко:
– Так политическая и есть самая боевая!
Приятно танкистам, что у них такой комиссар. «Наш Кузьмич», «к нашему Кузьмичу», «с нашим Кузьмичом» – только и слышишь среди танкистов.
Танковый батальон, в котором служил замполитом майор Немченко, сражался в составе гвардейской танковой армии, которой командовал генерал-полковник танковых войск Рыбалко. Эта армия входила в состав 1-го Украинского фронта. Это именно она, после того как войска маршала Конева прорвали фашистские укрепления на реке Нейсе, вместе с другими частями стремительно шла на Берлин.
Война есть война. О победах легко на бумаге пишется. Победы даются кровью.
Здесь, у порога Берлина, у самой нашей победы, и погиб замполит Немченко.
– Кузьмича убило!
– Кузьмича!
– Нашего Кузьмича! – неслось по танковому батальону.
Собрались танкисты у танков. Решили торжественно похоронить комиссара.
Стоят танкисты. Опустили головы. Вырыли могилу. Приготовились дать салют.
И вдруг:
– Отставить! Пусть с нами идет к Берлину.
– На броню комиссара!
– На броню комиссара! Пусть с нами в последний бой.
Положили танкисты на танковую броню комиссара, укрыли полотнищем алым. Тронулись танки. Пошли к Берлину.
– Путь комиссару!
– Путь комиссару!
В атаке, в бою комиссар.
Майор Павел Лаврович Павловцев для бойцов и офицеров всегда и во всем являлся примером. А тут…
Случилось это в день, когда маршал Жуков отдал приказ войскам 1-го Белорусского фронта начать решительный штурм Берлина.
И вот тут-то… Лежал Павловцев в госпитале. Ранен не сильно, но и не слабо. Ранен в голову, ранен в ногу. Может ходить, но с палочкой. Раны не затянулись. Каждый день нужны перевязки. Лежать бы ему и лежать. А он взял и сбежал из госпиталя.
Сбежал и тем самым подал пример другим. Поредел госпиталь. Не лежится раненым. Все хотят принять участие в решительном штурме Берлина.
Ну и досталось же тогда врачам от армейского начальства!
– Как допустили?! Куда смотрели?! – громыхало начальство.
– А что мы могли поделать, – разводят врачи руками. – Не поставишь же к каждой койке часового с винтовкой!
И верно ведь. Не поставишь!
– Кто начал? – не утихает начальство.
– Майор Павловцев.
– В каком состоянии?
– Ходить может, но с палочкой.
– Ну вот мы до него доберемся!
И действительно, добралось начальство до Павловцева. Вернее, случилось так, что сам Павловцев на глаза попался начальству. Произошло это почти у самой границы Берлина. Голова у Павловцева в бинтах, одна рука на перевязи, другая опирается на палочку. Приметен среди других.
– С выздоровлением, Павел Лаврович! – окликнуло Павловцева начальство.
Смутился Павловцев, почувствовал ехидство в тоне.
– Так-так, – говорит начальство и достает список тех, кто бежал из госпиталя. Первым в списке – Павел Павловцев.
Надо сказать, что Павел Лаврович Павловцев человек заслуженный, герой Гражданской войны. Да и в эту войну он не раз отличился. Отмечен не раз наградами.
Но все это не спасло Павловцева. Решили его за нарушение госпитального режима и дурной пример другим привлечь к строгой ответственности.
– Ну что ж, – сказал Павловцев, – если виноват, то готов принять любое наказание. Любое. Кроме одного…
– Какого же? – интересуется начальство.
– Не отправляйте назад в госпиталь.
– Так-так.
– Отправите – снова сбегу, – сказал Павловцев. – Могу заявить от имени всех раненых: лежать в такой момент невозможно. Откажут ноги – на руках в Берлин вползу. – И чуть тише: – Столько же лет ждали…
Посмотрело начальство на Павловцева. Понимает: отправишь в госпиталь – снова сбежит из госпиталя. Хоть на руках, да в Берлин вползет.
– Ладно, ступайте, – сказало начальство.
Махнуло оно на «случай» рукой.
Верно начальство сделало.
Был этот бой поразительным. Фашисты подбили советский танк. Застрял он на одной из берлинских улиц. Сбили у танка гусеницу. Рядом с кирпичным домом стоит калека.
Тем же взрывом были убиты командир орудия и командир боевой машины. Остался в живых лишь механик-водитель сержант Шашков. Закрылся в танке Шашков. Ведет по врагам огонь.
Атакуют его фашисты. Заходят слева, заходят справа.
– Сдавайся! – кричат фашисты.
Не сдается Шашков. Стреляет из пушки. Стреляет из пулемета. Но вот подожгли фашисты танк. Загорелась машина. Ясно – конец танкисту.
– Аллее! Аллее! (то есть «всё») – кричат фашисты.
Ясно любому – конечно, всё. Отвоевался танкист. Отходил по белому свету.
Всё сильнее, сильнее пламя. И вдруг бросился Шашков к рычагам. Включил не переднюю – заднюю скорость. Сзади был дом. Доползти до него танк мог и без гусеницы. Включил Шашков скорость. Тронулся танк. В стену ударил сталью. Не удержалась стена, обрушилась. Завалила танк кирпичами и штукатуркой. Завалила, прибила пламя.
Привален, придавлен танк. Однако конец пожару. На месте танка груда развалин. Только пушка торчит наружу, только пулеметное дуло видно сквозь камни.
Открыл танкист по фашистам опять огонь. То прозвучит пулеметная очередь. То из пушки снаряд сорвется.
Обозлились фашисты. Лезут на танк, несмотря на огонь, несмотря на потери.
Танк не оружейный склад, не сундук со снарядами. Пущен последний снаряд по фашистам. Последняя свистнула пуля.
Осмелели фашисты, совсем поравнялись с танком.
– Сдавайся! – кричат Шашкову.
Подошли совсем близко. Видят башенный люк.
– Сдавайся! Сдавайся!
Приподнялась крышка люка. Вот и конец солдату.