Не сводя глаз с шамана, Чингис обратился к братьям и матери:

– Это он убил Тэмулун. Не шахские воины. Это он.

Кокэчу, возможно, попытался бы отпрыгнуть назад и сбежать, если бы Хасар не стоял за его спиной.

– Это ложь! – закричал шаман. – И ты это знаешь.

– К сожалению, это правда, – ответил Чингис. Он ожидал, что Кокэчу нападет на него или попробует убежать, и был готов к этому, продолжая говорить с напряжением каждого нерва. – Тело моей сестры нашли не раньше чем наступил вечер. Мой человек сразу доложил мне об этом. Но гораздо раньше видели, как ты выходил из ее юрты.

– Это неправда! Великий хан, кто-то хочет погубить меня. Кое-кто думает, что ты слишком доверяешь мне, поддерживаешь меня слишком открыто. У меня множество врагов, господин мой, умоляю…

Тэмуге внезапно заговорил, и Кокэчу повернулся к нему с отчаянной надеждой в глазах.

– Думаю, он прав, брат, – вступился за него Тэмуге. – Кто мог бы с уверенностью сказать, возле чьей юрты видел его, когда вокруг все горело?

Кокэчу упал на колени. Тонкие, похожие на когти пальцы дрожали, сжимая пригоршни снега.

– Он говорит правду, повелитель. Я отдал тебе все. Юрты, коней, соль и кровь. Все! Это ложь.

– Нет, – тихо произнес Чингис. – Это правда.

Кокэчу в ужасе поднял глаза на занесенный над ним в гневе ханский клинок.

– Ты не можешь пролить кровь шамана, повелитель. Это запрещено!

Шаман не успел вовремя заметить Оэлун и получил от нее пощечину. Удар не был сильным, но Кокэчу вскрикнул и повалился на снег. Шаман упал прямо в ноги Хасару, и тот не раздумывая набросился на него, сильно пнув ногой в ребра.

Опустив меч, Чингис стоял очень спокойно, и вся семья вопрошающе смотрела на него.

– Ты не можешь сохранить ему жизнь, Темучжин, – сказала вдруг Оэлун, пламенно сверкая глазами.

Никто сегодня еще не видел такого блеска в ее глазах. Какая-то часть ее былой энергии вернулась к ней при виде шамана, скорчившегося на снежном утесе, и она больше как будто не замечала холодного ветра. Чингис вручил ей свой меч, но удержал ее за запястье, подумав, что она может нанести удар.

Чингис быстро размял свободные руки, и Кокэчу скорчился перед ним, оказавшись в окружении семьи, которой служил. Мысли бешено вращались в его голове в поисках нужных слов. Глуповатое лицо Тэмуге переполняли сомнения и нерешительность, ведь даже хан отдал свой меч. Надежда еще оставалась.

– Я ничего не сделал, мой повелитель. Тот, кто сказал тебе это, ошибся, и эта ошибка не должна стоить мне жизни и преданности тебе. Если я умру здесь, несчастье будет преследовать тебя до конца твоих дней. И тебе известно, что я говорю правду.

Чингис наклонился и мертвой хваткой взял шамана за плечи. На миг Кокэчу подумал, что его поднимают на ноги, и с облегчением глотнул свежего воздуха. Но затем шаман почувствовал, как Чингис взял его за ногу, твердые пальцы обхватили колено, вонзившись в мягкую плоть. Шаман яростно трепыхался, но Чингис с хрипом оторвал его от земли.

– Умоляю, мой повелитель, я ни в чем не виновен! – заверещал Кокэчу.

Чингис поднял шамана выше, потом резко бросил его себе на колено. Тело Кокэчу упало на выставленное вперед бедро хана. Потом все услышали хруст позвоночника, и шаман беззвучно раскрыл рот. Ноги безвольно упали, руки скрылись в снегу, освещенном тусклым предзакатным солнцем. Тэмуге отвернулся, почувствовав тошноту, но Хачиун и Хасар продолжали смотреть во все глаза, будто решили запечатлеть в памяти каждую мелочь.

Опустившись на колени возле шамана, Чингис тихо заговорил:

– В этих горах водятся волки. Мои люди охотились тут. Этой ночью волки найдут тебя здесь. Сначала они будут только смотреть. Когда ты ослабнешь от холода, они подойдут ближе и станут обнюхивать тебе ноги и руки. Волки разбегутся, когда ты закричишь и начнешь шевелиться, но они обязательно вернутся, полные решимости. И когда, взбудораженные запахом крови, они будут рвать тебя на куски, думай тогда обо мне.

Когда Чингис поднимался с колен, размытые слезами, озверевшие глаза Кокэчу следили за каждым его движением. Челюсть шамана беспомощно отвисла, обнажив желтые зубы. Он видел, как Оэлун закинула руку на плечи Чингиса, и они побрели назад к лошадям. Кокэчу не слышал, о чем они говорили. Никогда еще он не переживал такую страшную боль, и все известные ему заклинания и ритуалы померкли перед пламенем огня, сжигавшего его изнутри.

Вскоре тьма окутала его, и шаман застонал, поняв, что ноги теперь не нужны ему. Он попытался подняться, ему почти удалось присесть, но затем волна нестерпимой боли лишила шамана чувств. Когда он снова пришел в себя, в небе уже висела луна и слышался тихий хруст переступавших по снегу лап.

Глава 27

На исходе лета Чингис оставался в Самарканде, разослав военачальников наводить страх по всей стране. Города Мерв, Нишапур, Балх и Ургенч быстро пали один за другим, их население вырезали либо уводили в рабство. Даже известие о смерти шаха и возвращение Субудая и Джебе не прибавили Чингису бодрости духа. Ему хотелось вернуться домой, на родные равнины, знакомые с детства, но хан гнал от себя эту мысль как проявление слабости. Теперь в его задачу входило научить Угэдэя править народом, передать ему все свои знания и опыт, накопленные за десятилетия войн. Чингис сторицей воздал за обиду, нанесенную ему шахом, но открывались все новые и новые земли, о существовании которых хан даже не подозревал.

Чингису казалось, будто он волк в овчарне, и он не мог просто взять и увести свой народ домой. Угэдэй станет править его людьми, но были еще и другие престолы. С новыми силами ходил он по дворцу и городу шаха, стараясь разобраться, каким образом подобное место могло обеспечить существование людей.

Тэмуге приносил все новые карты, перехваченные у врагов или составленные пленниками. И с каждой картой расширялись представления Чингиса о землях вокруг Самарканда, да и о мире в целом. Хану едва ли верилось, что на юге стоят такие высокие горы, что ни один человек не смог бы добраться до их вершин, где разреженный воздух убил бы его. Чингис узнал о существовании диковинных зверей и о сказочно богатых индийских князьях, в сравнении с которыми хорезмшах казался наместником области.

Большинству жителей Самарканда позволили вернуться домой. Но в прочих городах Чингис разрешил юным воинам отрабатывать удары меча на связанных пленниках. Это был лучший способ показать силу и опасность монгольских клинков, к тому же юноши получали возможность подготовиться к реальным сражениям. Улицы Самарканда задыхались от людских толп, и все же они расходились в стороны, уступая дорогу хану, шагавшему в окружении своих телохранителей и с географическими картами в руках. Его любознательность не знала границ, но, возвращаясь каждый вечер под своды дворца, Чингис испытывал чувство, будто вся эта груда камней давит его до удушья, словно могила. Он отправил разведчика в горы, на то место, где вместе с братьями бросил Кокэчу умирать. Воин вернулся назад с мешком обгрызенных костей, и Чингис сжег их в печи. Но даже это не принесло ему утешения. Каменные стены словно насмехались над его мечтой владеть людьми и лошадьми. Когда Угэдэй станет ханом, будет ли важно, брал его отец города или оставлял их нетронутыми? Чингис проводил ежедневно много времени в упражнениях с мечом, каждое утро тренируясь до седьмого пота с лучшим из своих телохранителей. С годами Чингис утратил былую сноровку, и это обстоятельство угнетало его. Выносливости и упорству хана могла бы еще позавидовать молодежь, но правое колено болело после каждого поединка, и глаза уже не видели так далеко, как прежде.