Распорядитель указал Помпею, где можно сесть. Вместо этого сенатор подошел к своему месту и остался стоять, дожидаясь, чтобы ему дали слово.
Вздохнув, распорядитель поднял руку. Шум стих, и все взгляды устремились на вошедшего.
Катон пристально смотрел на Помпея. Прах его дочери совсем недавно был предан земле, но на лице сенатора не было заметно ни единого признака, напоминающего о горе. Оглядывая скамьи, заполненные людьми, он казался спокойным.
— Прошу прощения за свое отсутствие и опоздание на заседание, уважаемые сенаторы. Я похоронил дочь, — сообщил он спокойно, недрогнувшим голосом. — Я клянусь перед вами, что те, кто использует невинные души в борьбе за власть, горько пожалеют об этом. Но это проблема не сегодняшнего дня.
Помпей говорил четко и рассудительно, но те, кто находился совсем рядом с ним, могли видеть, как напряжен каждый мускул в его плечах, словно он с большим трудом сдерживал ярость.
— Скажите, за что мы сегодня голосуем? — спросил Помпей у распорядителя.
— Необходимо решить, одобрить или осудить действия Цезаря в Греции, — ответил тот.
— Понятно. И на какой же позиции стоит сенатор Катон? — осведомился Помпей, не глядя на развалившуюся в кресле фигуру, после его слов внезапно выпрямившуюся.
Распорядитель рискнул взглянуть на Катона.
— За осуждение, — в замешательстве пробормотал он.
Помпей заложил руки за спину, и находившиеся рядом с ним заметили, как побелели костяшки на его пальцах, когда сенатор снова заговорил:
— Тогда я буду голосовать против.
В полной тишине он долгое время смотрел Катону в глаза, пока у всех присутствующих не появилась уверенность, что между ними возникла смертельная вражда.
— Больше того, я призываю своих сторонников тоже голосовать против. Я призываю всех, кто мне должен, отдать долг своим голосом. Рассчитайтесь со мной здесь и сейчас!..
Сенат взорвался гулом голосов: люди обсуждали последствия подобного поступка. Фактически это было объявлением войны. Катон, когда распорядитель объявил голосование, так поджал толстые мясистые губы, что они образовали тонкую линию, выражающую высшую степень раздражения. Призвав всех своих сторонников, Помпей отбросил прочь годы осторожных соглашений и альянсов просто для того, чтобы на публике показать свое презрение.
Красс слегка побледнел. Со стороны Помпея очень глупо было так поступать, хотя его можно понять. Ни у кого не возникло сомнений в том, кого именно он считал виновным в убийстве своей дочери.
Катон очень нервничал, пока присутствующие взвешивали все за и против и решали, стоит ли им дистанцироваться от него. Распорядитель тяжело вздохнул. По крайней мере и голосование будет выиграно, и Катон получит очень неприятный урок. Хотя большое количество проголосовавших было связано долгосрочными обязательствами с Помпеем, и все это понимали, для толстого сенатора отнюдь не просто было оставаться один на один с сотней коллег, настроенных против него.
Голосование закончилось очень быстро, и Помпей сел на свое место, чтобы принять участие в обсуждении должности, которая по возвращении в сенат должна быть дарована Цезарю. Поскольку большинство сенаторов очень хотело выйти из душного зала на свежий воздух, все произошло очень быстро, Катон почти не принимал участия в обсуждении, словно окаменев от унижения, свалившегося на него.
Когда сенаторы выходили через бронзовые двери, злобная гримаса исказила лицо Катона. Он смотрел на Помпея, выигравшего голосование, но тот проигнорировал его и быстро ушел домой, не сказав никому ни слова.
Тубрук поднимался по внутренней лестнице на стену поместья, благодаря богов за своевременное предупреждение, переданное рабами с плантаций. Он вытянул шею, чтобы разглядеть колонны, марширующие по дороге по направлению к ним.
— Две или три центурии, — крикнул управляющий Корнелии, вышедшей из дома на крик. — Я не вижу штандартов, но они в полном вооружении… Это, должно быть, часть римского гарнизона.
— Ты пустишь их? — нервно спросила Корнелия.
Тубрук ответил не сразу: он внимательно разглядывал приближающихся солдат. Отсутствие штандартов вызывало у него беспокойство.
Со дня гибели дочери Помпея старые римские фамилии находились в напряжении, о котором забыли со времени смерти Суллы. Если уж такой могущественный сенатор не смог избежать трагедии в собственном доме, то никто не может чувствовать себя в безопасности. Тубрук колебался. Если он призовет Брута и его солдат защищать ворота, это может выглядеть как провокация или как выпад против законной силы.
Приняв решение, он подхватил со стены тяжелый камень. Лучше обидеть кого-нибудь, чем оказаться уязвимым: ведь приближающиеся центурии могут оказаться убийцами со всеми отличительными знаками легионеров.
— Позови Брута. Скажи, мне прямо сейчас нужны его люди!.. — крикнул Тубрук Корнелии.
Та бросилась назад в дом.
К тому времени когда приближающаяся колонна была менее чем в тысяче шагов от поместья, Брут выстроил своих людей у ворот. С ним находилось только двадцать человек. Тубруку хотелось бы, чтобы их было больше, но он улыбнулся молодому командиру, порадовавшись, что есть хотя бы столько.
Брут почувствовал, как знакомое предвкушение боя вызвало в животе спазм. На какой-то момент ребенок, проснувшийся в нем, пожалел, что оставил Рения в городских казармах, но то была минутная слабость. Когда Марк обнажил меч, его уверенность в себе значительно возросла, передавшись воинам, ответившим ему скупыми улыбками. Уже слышна была тяжелая поступь солдат, приближающихся к поместью, но она не вызвала у них страха.
Маленькая фигурка выскочила из конюшен и остановилась почти у самых ног молодого человека.
— Ты с нами не пойдешь! — воскликнул Брут, предупреждая просьбу.
Он очень мало знал о мальчишке, которого опекал Тубрук: кроме того, в этот момент ему было не до объяснений. Октавиан открыл рот, и Брут рявкнул, разозлившись при виде блеснувшего в его руке кинжала:
— Пошел прочь отсюда!..
Октавиан застыл, широко раскрыв глаза, потом повернулся на пятках и направился к конюшне, не сказав больше ни слова. Брут оставил это без внимания: его взгляд был прикован к Тубруку. Он надеялся, что у старого гладиатора появились новости о том, что происходит за воротами. Марка раздражало ожидание, однако он понимал, что солдат, посланных сенатом, нельзя встречать с обнаженными мечами в руках. Кровопролитие неизбежно, даже если их истинные намерения совершенно невинны.
Стоя на вершине стены, Тубрук краем глаза наблюдал за приближением отряда, монотонно печатающего шаг по дороге к поместью. И вдруг он облегченно вздохнул.
— Марк Брут! — крикнул Тубрук вниз. — Я прошу, чтобы твои солдаты открыли ворота и встретили их.
Брут бросил на него недоуменный взгляд.