Едва Таксил переправил через реку часть пехоты, а Моаферн вывел из реки передовой отряд конницы, на первого стремительно напал Мурена со своими легионами, а на другого — Архелай с фригийской и галатской конницей. И конное и пешее сражения разыгрались на низком речном берегу и на мелководье вблизи от берега. Понтийцам приходилось туго, покуда Митридат не обрушился на Мурену и Архелая сзади, ведя за собой «бессмертных» и греческих наемников.
В битве сразу наступил перелом.
Мурена стал пробиваться к ближайшим холмам, видя, что его лагерь захвачен врагом. Фригийская конница, и вместе с ней Архелай, дружно ударилась в бегство и, преследуемая всадниками Сисины, очень скоро рассеялась среди необъятных каппадокийских равнин. Дольше держались галаты, но и они были вынуждены сложить оружие, оказавшись в полном окружении. Отряд вифинян также был окружен и истреблен до последнего человека. Вместе с вифинянами нашел свою смерть от понтийского копья и Неоптолем.
Когда мертвое тело Неоптолема положили к ногам Митридата, царь своей рукой закрыл его безжизненные глаза. В нем не было ненависти к погибшему. Наоборот, он был опечален его бегством к Никомеду и тем, что судьба сделала их врагами. Неоптолем был прекрасным флотоводцем, и Митридат, помня его прошлые заслуги, повелел похоронить Неоптолема со всеми почестями на берегу моря, которое тот так любил.
Обходя поле битвы и рассматривая тела убитых римлян, Митридат с каким-то странным спокойствием воспринимал все случившееся. Война началась, и Рим со всей мощью опять стоит перед ним, грозя ему с Запада. Причем Митридата нисколько не беспокоило, что он начал войну, толком не подготовившись к ней и не завершив другую войну — на Боспоре. Его измученная скорбью душа жаждала кровопролития, а может, он, сам того не сознавая, искал смерти, чтобы навеки избавиться от невзгод бытия.
Римляне сумели закрепиться на холмах, рядом с которыми расположились станом понтийцы.
— Пусть сидят там без воды и пищи, — сказал Митридат. — Помощи Мурене ждать неоткуда, он обречен.
В наступивших сумерках вся равнина покрылась множеством костров, озарив вечернее небо неким подобием мерцающего красноватого заката. Войско Митридата было гораздо многочисленнее римского. Вдобавок римляне были измотаны и пали духом.
— Где же Архелай? — злился Мурена, обходя караулы. — Неужели он не придет к нам на помощь?!
Один из сопровождавших Мурену военных трибунов мрачно заметил:
— Даже если Архелаю удалось собрать остатки фригийской конницы, ему вряд ли удастся пробиться к нам. Погляди, сколь огромно Митридатово войско! — И трибун кивнул в сторону огней, мерцающих в долине, подобно тысячам красновато-желтых светляков.
— Если уж Архелай не придет к нам на подмогу, то от Никомеда и подавно помощи не дождешься, — проворчал другой трибун. — Никомед боится Митридата пуще огня!
— Значит, нам суждено сложить здесь свои головы, — невесело подытожил третий трибун и негромко выругался.
— Ну, довольно каркать! — прикрикнул на военачальников Мурена, не склонный падать духом. — На рассвете будем пробиваться к Пессинунту. Вожди галатов должны нам помочь, ведь они наши союзники.
Несомненно, воля одного человека облеченного властью, бесстрашного, способна подвигнуть на подвиги людей не только израненных и уставших, но и малодушных. В тяжелейших обстоятельствах такой человек является не просто знаменем войска, он представляет последнюю надежду на спасение. Вот почему приказы, отдаваемые Муреной, беспрекословно выполнялись всеми — от трибуна до простого легионера, ибо действовать с таким хладнокровием против такого множества врагов мог только он — Луций Лициний Мурена.
С первыми лучами восходящего солнца римляне построились в боевой порядок и спустились с холмов на равнину. Понтийцы позволили им свободно пройти, расступившись в стороны. Создавалось впечатление, будто воины Митридата опасаются вступать в битву с врагом, которым движет смелость отчаяния. Но истинная причина крылась в ином: просто Митридат хотел, чтобы римляне ушли подальше от холмов, поскольку на равнине, не имея конницы, легионы Мурены станут легкой добычей для его огромного войска.
Мурена гнал своих легионеров скорым маршем, желая до наступления полуденной жары добраться хоть до какого-нибудь источника пресной воды. Понтийцы двигались следом, пыль, поднятая их полчищами, грозно клубилась вдалеке.
Постепенно конные отряды Митридата стали обходить растянувшуюся колонну римлян справа и слева. Вскоре римляне оказались в полном окружении. В полете стрелы от них впереди, сзади и по бокам двигались понтийские колесницы, сверкая наточенными косами, стройно скакала конница, тяжело шагала понтийская пехота. Все эти персы, пафлагонцы, каппадокийцы, халибы, моссинойки, тибарены, армяне, скифины, греки, таохи и отряды из других азиатских племен являли собой пестрое, но вместе с тем и устрашающее зрелище, ибо шли не как попало, а построившись отдельными колоннами, соблюдая интервалы.
Мурена и его военачальники дивились, глядя на такой порядок в войске презираемых ими варваров.
— Они что, намерены так провожать нас до самого Пессинунта? — насмешливо обратился к Мурене его ближайший помощник Авл Паконий.
Мурена не успел ответить.
Примчались разведчики и сообщили, что понтийцы преградили им путь.
Со всех сторон вдруг зазвучали хриплые медные трубы понтийцев, их боевые порядки сомкнулись, повернувшись лицом к врагу.
Римская колонна остановилась. Трибуны и центурионы с криками и бранью выстраивали усталых легионеров в большой четырехугольник.
Мурена, тревожно озираясь, искал глазами какую-нибудь возвышенность или лес, где можно было бы укрыться и хоть как-то ослабить подавляющий перевес противника. Как назло вокруг расстилалась ровная как стол равнина, пестреющая разноцветными щитами и воинскими значками отрядов Митридата.
Вот понтийские войска пришли в движение. Лучники подняли луки и выпустили в сторону воинов Мурены тучу стрел, которые со свистом рассекли воздух и обрушились на поднятые щиты римлян. Сражение началось…
Все виденное и слышанное Митридатом о доблести римлян в полной мере подтвердилось и в этой неравной битве, не получившей названия только потому, что поблизости не оказалось ни города, ни селения, ни даже маленькой речушки. Отразив натиск понтийской пехоты, римские легионы в конце концов были расстроены стремительной атакой колесниц. Остальное довершила конница, которую возглавил сам Митридат.
Всего две римские когорты сумели вырваться из этого страшного котла и, продолжая на ходу отбиваться от конников Сисины, ушли на северо-запад к синеющей вдали гряде гор. Вместе с ними ушел Мурена.
Восемь тысяч римлян пало в этой битве, тысяча была взята в плен.
Трибун Авл Паконий плакал горючими слезами, сидя над своей отрубленной в битве правой рукой. Сражаться левой он не мог, поскольку у него была перебита ключица. Рядом с трибуном один на другом лежат воины и центурионы из его легиона, целые груды мертвецов в римской одежде и доспехах.