— Как же это сделано? — спросил потрясенный Эрагон, не в силах оторвать глаз от прекрасной картины.
— Каждая сценка вырезана на отдельной мраморной пластине, — пояснил Ганнел, — затем изображение покрыли разноцветной эмалью, а уж затем сложили воедино.
— А разве не проще было бы воспользоваться обычными красками?
— Проще, конечно, — сказал Ганнел. — Но нам хотелось, чтобы эти картины существовали долгие века, даже тысячелетия, не меняя цвета. Эмаль никогда не выгорает и не теряет своего блеска в отличие от масляных красок. Вот эта первая секция, например, создана всего десятилетие спустя после завершения строительства Фартхен Дура и задолго до того, как эльфы ступили на землю Алагейзии.
Вождь взял Эрагона за руку и повел по галерее, каждый их шаг соответствовал, казалось, знаниям о бесконечно далеких годах и веках.
Эрагон увидел, как гномы существовали в виде разрозненных кочевых племен и бродили с места на место по бескрайним равнинам, пока земли вокруг не превратились в пустыню с таким жарким климатом, что гномам пришлось мигрировать на юг, к Беорским горам. «Ага, так речь идет о пустыне Хадарак!» — догадался он.
Рассматривая бесконечную череду картин, Эрагон словно сам становился свидетелем того, что происходило с гномами на протяжении всей их долгой истории, — приручения фельдуностов, создания Исидар Митрим, первого знакомства с эльфами, возведения на трон различных королей. Драконы также довольно часто фигурировали в жизни гномов, в основном сжигая и убивая бесчисленное множество живых существ. Видя это, Эрагон лишь с трудом мог сдержать себя: ему очень хотелось вслух высказать все, что он думает по поводу столь предвзято изображенной кровожадности драконов.
Наконец он остановился перед картиной, посвященной войне между эльфами и драконами. Ему давно уже хотелось побольше узнать об этом. Но гномы изобразили это событие со своей точки зрения, сделав особый упор на то, какие чудовищные беды и разрушения принесли Алагейзии эти народы, начав между собой войну. Далее целая череда различных эпизодов была связана с тем, как безжалостно эльфы и драконы истребляли друг друга, и каждый новый эпизод казался еще более кровавым, чем предыдущий. Наконец в сплошном мраке мелькнул луч света: художник изобразил юного эльфа, стоявшего на коленях на краю утеса и державшего в руках белое драконье яйцо.
— Так это и есть?.. — прошептал Эрагон.
— О да, это Эрагон, самый первый Всадник. И получился он очень похоже, потому что согласился сам позировать нашему художнику.
Эрагон восхищенно вглядывался в лицо того, в чью честь получил свое имя. Странно, он всегда казался ему… более взрослым. У Эрагона-эльфа были треугольные глаза, хотя смотрел он в землю, крючковатый нос и узкий длинный подбородок, что придавало его внешности некоторую свирепость. Он ничуть не был похож на Эрагона, и все же… его напряженно вздернутые плечи сразу напомнили Эрагону, какое ощущение возникло у него самого, когда он нашел яйцо Сапфиры. «А мы не так уж и сильно отличаемся друг от друга, дорогой тезка, — думал он, касаясь холодной эмали. — А уж когда мои уши заострятся и станут похожи на твои, мы и вовсе вполне за братьев сойдем… Интересно, ты бы одобрил мои поступки?» Во всяком случае, один раз они оба уже сделали одинаковый выбор: сохранили найденное драконье яйцо и стали Всадниками.
Услышав, как у него за спиной скрипнула дверь, Эрагон обернулся и увидел Арью. Она шла к ним с дальнего конца галереи, равнодушно поглядывая на картины. Эрагон уже видел у нее такое лицо — когда она стояла перед Советом Старейшин. Ни тогда, ни сейчас ничего прочесть по лицу Арьи было нельзя, и все же он чувствовал, что она крайне недовольна тем, что здесь происходит.
Арья поздоровалась и спросила у Ганнела:
— Обучаешь Эрагона своей мифологии? По лицу гнома скользнула бледная улыбка.
— Всегда следует хорошо знать верования и обычаи того общества, к которому принадлежишь.
— И все же знать еще не значит верить. — Арья провела пальцем по столбу, подпиравшему одну из арок. — Как и насаждение тех или иных представлений и верований еще не значит, что тот, кто этим занимается, делает это исключительно из просветительских соображений, а не… ради собственной выгоды.
— Ты станешь отрицать то, что наш клан идет на огромные жертвы ради сохранения спокойствия своих братьев по крови?
— Я ничего отрицать не стану. Я бы только хотела спросить: сколько добрых дел вы могли бы совершить, распределив хотя бы часть вашего богатства между голодными и бездомными или купив необходимые припасы для варденов? Впрочем, вы предпочитаете тратить огромные средства на свои великолепные эмали, помогающие вам по-прежнему выдавать желаемое за действительное.
— Довольно! — Гном сжал кулаки, на лице у него выступили крупные капли пота. — Да без нас зерно сгорит в полях от засухи, переполнятся реки и озера, а стада наши станут приносить лишь одноглазых уродов! И тогда сами небеса содрогнутся от гнева наших богов! (Арья безмятежно улыбалась, слушая его, но не говорила ни слова.) Нас спасают от этих бед только нашимолитвы, нашеслужение богам. Если бы не Хельцвог, где…
Этот спор вскоре утратил для Эрагона всякий смысл. Он не понимал, почему Арья так нападает на Дургримст Кван. Судя по запальчивым ответам Ганнела, она, видимо, доказывала, что богов, которым поклоняются гномы, вообще не существует, подвергала сомнению здравомыслие тех, кто посещает этот храм, и перечисляла многочисленные недостатки их основной доктрины. И все это — чрезвычайно приятным и вежливым тоном.
После очередной весьма продолжительной тирады Ганнела Арья, подняв руку и призывая его к молчанию, заметила:
— В том-то и вся разница между нами, Гримстборитх Ганнел. Ты посвятил свою жизнь тому, что считаешь истинно существующим, но доказать этой истинности не можешь. И давай договоримся: согласия между нами нет и быть не может. — Она повернулась к Эрагону. — Представители клана Слезы Ангуин успешно настраивают жителей Тарнага против вас с Сапфирой, зреет мятеж, и Ундин считает — и я разделяю его мнение, — что тебе лучше оставаться за стенами его замка, пока мы не покинем этот город.
Эрагону очень хотелось еще полюбоваться чудесами храма Кельбедиль, но он понимал: если им грозит беда, его место рядом с Сапфирой. Он поклонился Ганнелу и попросил извинить его.
— Тебе вовсе не обязательно извиняться, Губитель Шейдов, — сказал тот, гневно сверкнув глазами в сторону Арьи. — Делай, что должен, и да пребудет с тобой благословение Гунтеры.
Эрагон вышел из храма вместе с Арьей, и они в сопровождении дюжины воинов двинулись через город, слушая гневные крики толпы. Совсем рядом с ними по крыше прогремел брошенный кем-то камень. Над окраиной Тарнага поднималось темное перо дыма.
Вернувшись в замок Ундина, Эрагон поспешил в свою комнату и быстро натянул стальную кольчугу, надел латы, натянул кожаную шапочку, поверх которой надевают шлем, и опоясался мечом. Собрав остальные вещи в заплечный мешок и седельные сумки, он бегом спустился во двор и лишь тогда позволил себе немного передохнуть, устроившись возле правой передней лапы Сапфиры.