И Арья принялась неторопливо рассказывать о своем пленении и долгом, мучительном заточении в Гиллиде. Сапфира и Эрагон, рассказывая об этом, сознательно избегали подробностей, опасаясь чем-либо ее оскорбить, но сама Арья, казалось, не испытывала в этом отношении ни малейших затруднений. Ее ровный, точно лишенный эмоций рассказ, как ни странно, пробудил в душе Эрагона тот же бешеный гнев, как и в тот день, когда он впервые увидел ее страшные раны. Эльфы слушали Арью в полном молчании, лишь руки их крепче сжали рукояти мечей, а лица превратились в высеченные из камня маски от сдерживаемого холодного гнева. Одна-единственная слеза скатилась по щеке Имиладрис, но и она не проронила ни слова.
Когда Арья умолкла, один из эльфов легкой походкой подошел по укрытой мхами, точно ковром, дорожке к Арье и промолвил:
— Я говорю от имени всех нас, Арья Дрёттнинг. Знай, что сердце мое пылает при мысли о том, какие испытания выпали на твою долю. Этому преступлению нет прощения, его нельзя смягчить или оплатить, и Гальбаторикс должен быть за это наказан. Кроме того, мы в неоплатном долгу перед тобой за то, что ты сохранила в тайне местонахождение наших городов. Мало кто из нас смог бы противостоять силе шейдов так долго!
— Благодарю тебя, Даатхедрвор, — промолвила Арья в ответ.
Затем снова заговорила королева Имиладрис, и голос ее вдруг зазвенел как колокол:
— Довольно! Наши гости устали; мы слишком долго говорили о мерзких злодеяниях, и я не позволю, чтобы такой прекрасный и радостный день был испорчен бесконечным обсуждением былых страданий. — Дивная улыбка осветила ее лицо. — Моя дочь вернулась! У нас в гостях молодые дракон и Всадник! Это непременно нужно отпраздновать как подобает!
Имиладрис встала, выпрямилась во весь рост, высокая и потрясающе красивая в своей алой тунике, и хлопнула в ладоши. Откуда-то сверху на королевский трон и на всех присутствующих посыпался настоящий дождь из цветов лилий и роз, падавших, точно крупные снежные хлопья, и наполнявших воздух дивным ароматом.
«А ведь она даже не прибегла к древнему языку!» — подумал Эрагон и заметил, что королева, воспользовавшись всеобщим приятным замешательством, нежно коснулась плеча Арьи и еле слышно прошептала:
— На твою долю никогда бы не выпало столько страданий, если бы ты послушалась моего совета. Я была права, когда протестовала против твоего решения принять иавё.
— Я имела полное право самостоятельно принять это решение.
Королева помолчала, потом кивнула и протянула руку.
— Идем, Благден.
Прошелестев крыльями, ворон перелетел со своего насеста на левое плечо королевы. Все присутствующие склонились в поклоне, когда она прошествовала через весь зал к уже распахнутым дверям, за которыми ее ждали сотни эльфов. Она сказала им несколько слов на древнем языке, но Эрагон ничего не понял, а эльфы радостно закричали в ответ.
— Что она им сказала? — шепотом спросил Эрагон у Нари.
Тот улыбнулся:
— Она велела открыть бочки с самым лучшим нашим вином и разжечь костры для приготовления пищи, ибо сегодня ночью мы будем пировать и петь. Идем!
Нари, схватив Эрагона за руку, потянул его вслед за королевой и ее свитой, уже удалявшейся меж мохнатых сосен и прохладных папоротников. Оказалось, что, пока они беседовали в тронном зале, солнце почти село, и весь лес был пронизан его янтарными лучами; травы и стволы деревьев сияли так, словно их покрыли каким-то золотистым маслом.
«Ты ведь понимаешь, не правда ли, — услышал Эрагон голос Сапфиры, — что король Эвандар, о котором упоминал Лифаэн, это, должно быть, отец Арьи?»
Эрагон споткнулся и чуть не упал.
«Ты права… — сказал он. — И это значит, что его убил то ли сам Гальбаторикс, то ли Проклятые».
«Ну да, преступления Гальбаторикса — как круги на воде».
Процессия остановилась на вершине небольшого холма; эльфы уже установили там длинный стол на козлах и расставляли вокруг него стулья. Весь лес кипел бурной деятельностью. В преддверии вечера по всей Эллесмере вспыхнули веселые огоньки, а неподалеку от пиршественного стола запылал огромный костер.
Кто-то передал Эрагону кубок из того же странного дерева, на которое он обратил внимание еще в Керисе. Он залпом выпил прозрачное питье и задохнулся: горячий напиток обжег ему горло. «Больше всего это похоже на сидр с медом, — решил Эрагон, — только странно — отчего это у меня стали так чесаться кончики пальцев и уши? И зрение словно каким-то чудесным образом прояснилось?»
— Что это за напиток? — спросил он у Нари.
— Это фёльнирв! — рассмеялся тот. — Мы делаем его из очищенного сока бузины и лунных лучей. При необходимости сильный человек может целых три дня странствовать, питаясь лишь этим напитком.
«Сапфира, тебе необходимо его попробовать!»
Дракониха понюхала питье, открыла пасть, и Эрагон вылил туда из своего кубка остаток фёльнирва. Глаза Сафпиры вдруг расширились, она завиляла хвостом и заявила:
«Вот это да! А больше у тебя нет?»
Ответить Эрагон не успел: к ним, топая, подошел Орик и проворчал, качая головой:
— Дочь королевы! Хотел бы я прямо сейчас сообщить об этом Хротгару и Насуаде! Клянусь, им было бы о-о-очень интересно!
Королева Имиладрис, усевшись в кресло с высокой спинкой, снова хлопнула в ладоши, и откуда-то появилось четверо эльфов, несших музыкальные инструменты — две арфы из вишневого дерева и набор тростниковых свирелей; четвертый же — вернее, четвертая, — не несла ничего, ибо это была певица, и она незамедлительно воспользовалась своим дивным голосом.
В ее веселой песенке Эрагон понимал примерно каждое третье слово, но и этого оказалось достаточно, чтобы заставить его улыбаться. В песенке говорилось об олене, который никак не мог напиться из озера, потому что сорока все время дразнила и отвлекала его.
Вдруг взгляд Эрагона упал на маленькую девочку, притулившуюся за спиной у королевы. Присмотревшись, он, однако, понял, что это совсем не девочка: ее спутанные волосы были не серебристыми, как у многих эльфов, а совершенно седыми, выцветшими от времени; лицо ссохлось и покрылось морщинами, напоминая сушеное яблочко. Он не мог бы назвать это существо ни эльфом, ни гномом, ни человеком. Когда «девочка» поглядела на него и улыбнулась, он, к своему ужасу, заметил у нее во рту ряды острых хищных зубов.
Певица умолкла, и паузу тут же заполнили арфы и свирели. К Эрагону то и дело подходили эльфы, желавшие лично его поприветствовать, а также — и он чувствовал, что это для них гораздо важнее, — поздороваться с Сапфирой.
Эльфы по очереди изящно раскланивались с ним, поднося пальцы к губам; Эрагон отвечал им тем же, без конца повторяя формулу древнего приветствия. Затем ему задавали несколько вежливых вопросов о совершенных им подвигах, но все же куда больше их интересовала Сапфира. Бром когда-то говорил Эрагону, что постороннему не полагается вести мысленный разговор с драконом без разрешения Всадника, и эльфы строго придерживались этого правила: все свои вопросы они задавали Сапфире вслух, а уж она потом отвечала непосредственно тому или иному эльфу.