Несколько минут прошли без каких-либо последствий, и Эрагон, мысленно обследовав близлежащую территорию, пробормотал изумленно:
— Никого! — Затем, проникнув в те глубины своей души, где происходило его соприкосновение с магией, он воскликнул: — Брисингр раудхр! — И неяркий красноватый волшебный огонек, вспыхнув в нескольких футах от него, повис над землей на уровне глаз, освещая низину своим зыбким светом. Эрагон чуть шевельнулся, и огонек в точности повторил его движения, словно связанный с ним невидимыми нитями.
Вместе с Рораном он двинулся туда, откуда донесся тот подозрительный звук. Ущелье там сворачивало к востоку, и они передвигались очень осторожно, держа в руках оружие и то и дело останавливаясь, готовые в любой момент перейти к обороне. Примерно через десять ярдов Роран поднял руку, призывая Эрагона остановиться, и указал на грубую глиняную тарелку, лежавшую на траве. Тарелка казалась здесь совершенно и подозрительно неуместной. Опустившись на колени, Роран потер по ее поверхности кусочком глины, и они услышали тот же свистящий звук, что и в первый раз.
— Ее, должно быть, уронил кто-то из тех, что делали приношения у алтаря, — сказал Эрагон, изучая стены ущелья. И погасил волшебный огонек.
Роран кивнул и встал, отряхивая колени.
Направляясь назад, к Сапфире, Эрагон размышлял над тем, с какой скоростью они отреагировали на случившееся. Сердце его по-прежнему билось с болезненным напряжением, руки дрожали, и он все еще готов был в случае чего сорваться с места и, ринувшись неведомо куда, пробежать без остановки несколько миль. Раньше мы бы никогда не стали так дергаться, думал он. Причина столь невероятной нервозности была, впрочем, самой обычной: каждое из сражений отщипывало по кусочку от их умения владеть собой, постепенно оголяло их нервы, и при малейшем волнении оба они реагировали чересчур остро.
Рорана, должно быть, терзали похожие мысли, потому что он спросил:
— Ты их видишь?
— Кого?
— Тех людей, которых когда-то убил? Они приходят к тебе во сне?
— Иногда.
В неровном свете почти погасшего костра грубоватое лицо Рорана казалось несколько зловещим из-за густых теней, что пролегли у него в углах губ, на лбу и под глазами, прикрытыми полуопущенными веками. Он вдруг промолвил — медленно, словно с трудом:
— А я никогда не хотел быть воином! Я, конечно, мечтал о кровавых сражениях и воинской славе, когда был мальчишкой, но единственное, что было для меня важно даже тогда, это земля. Наша земля и наша семья… А теперь я убил уже… Я убивал, убивал, убивал… А ты, наверное, и еще больше! — Взгляд его устремился куда-то вдаль, словно он увидел там нечто такое, чего не дано видеть более никому. — Вот, например, те двое из Нарды… Я ведь тебе рассказывал?
Он рассказывал, но Эрагон, желая дать ему выговориться, лишь молча покачал головой.
— Это были стражники. Они стояли у главных городских ворот… Вдвоем, как всегда. И у того, что стоял справа, были совершенно седые волосы. Я хорошо его запомнил, потому что он был еще совсем молод, никак не больше двадцати четырех или двадцати пяти лет. Они были в форме армии Гальбаторикса, но, судя по выговору, родились оба в Нарде. И явно не были настоящими воинами. Скорее всего, они просто решили защитить свой город и свои дома от ургалов, пиратов, бандитов… За это их даже пальцем тронуть было нельзя! Клянусь, Эрагон, мы и не собирались никого убивать! Однако в тот момент у меня не было выбора. Меня разыскивали, а эти стражники меня узнали. И я воткнул этому седому в горло кинжал. Прямо под подбородок… Так отец свиней у нас на ферме забивал. А второму я расколол череп. И до сих пор чувствую, как хрустнули его кости… Знаешь, я помню каждый нанесенный мною удар — с тех пор, как солдаты Гальбаторикса явились в Карвахолл, и до сражения на Пылающих Равнинах… Порой я закрываю глаза, но не могу уснуть: передо мной стоит тот пожар, который мы устроили в доках Тирма. Боги, как ярко горит этот огонь в моей памяти! В такие минуты мне кажется, что я схожу с ума.
Эрагон вдруг заметил, что с такой силой стиснул набалдашник посоха, что у него костяшки пальцев побелели, а на запястьях вздулись вены.
— О да, — сказал он, помолчав, — сперва это были просто ургалы, затем — люди и ургалы, а теперь, во время той последней битвы… Я, конечно, понимаю, что наше дело правое, но быть правым совсем не легко. Из-за той роли, которую мы с Сапфирой призваны играть, вардены требуют, чтобы мы всегда были в первых рядах и уничтожали врага отряд за отрядом. И мы уничтожали. Уничтожаем… — Голос у него сорвался, и он умолк.
«Беспорядки и гибель людей — это спутники любых великих перемен, — сказала Сапфира им обоим. — Именно нам выпало на долю столько испытаний, ибо мы являемся провозвестниками этих самых перемен. Я, конечно, не человек, а дракон, а потому не жалею о гибели тех, кто подвергает нас опасности. Убийство тех стражников в воротах Нарды, возможно, и не достойно восхищения, однако за этот поступок не стоит чувствовать особой вины. Ты, Роран, был просто вынужден так поступить. А когда тебе приходится сражаться с врагом, разве ты не чувствуешь крыльев у себя за спиной? Разве не упиваешься свирепой радостью боя? Разве тебе не ведом восторг победы над достойным противником и чувство удовлетворения, когда перед тобой растет груда тел тех, кто хотел убить тебя и твоих товарищей? Ты, Эрагон, уже испытал все эти чувства. Помоги же мне объяснить твоему брату, что это не так уж плохо».
Эрагон молчал, глядя на светящиеся красным угли. Сапфира сказала чистую правду, но сам он не решался это признать и уже менее всего был готов согласиться с тем, что насилием можно и наслаждаться; ему казалось, что тогда он стал бы презирать самого себя. А потому он молчал. И сидевший напротив него Роран, похоже, испытывал те же чувства.
И Сапфира куда более мягким тоном сказала им обоим:
«Не сердитесь. Я не хотела ни огорчить вас, ни обидеть. Я порой забываю, что вам все еще непривычны, да и изначально несвойственны подобные чувства, тогда как мне самой пришлось сражаться за собственную жизнь, пуская в ход и клыки, и когти, с того самого дня, как я вылупилась из яйца».
Эрагон встал и подошел к сложенным на земле седельным сумкам. Порывшись в одной из них, он вытащил маленький глиняный кувшинчик, подаренный ему Ориком перед расставаньем, и сделал пару добрых глотков медового напитка. Ему сразу же стало теплее и спокойнее на душе, и он передал кувшинчик Рорану, который тоже отпил немного.
Когда волшебному напитку удалось немного развеять его мрачное настроение, Эрагон сказал, обращаясь одновременно и к Рорану, и к Сапфире:
— Завтра у нас могут возникнуть серьезные проблемы.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Роран.
— Помнишь, как я сказал, что мы с Сапфирой довольно легко можем справиться с раззаками?
— Конечно.
«И мы действительно можем», — подтвердила Сапфира.
— Ну, так вот, я все думал об этом, пока мы шпионили поблизости от Хелгринда, и должен сказать, что больше уже в этом не уверен. Существует поистине неисчислимое количество способов использования магии. Например, если мне захочется разжечь огонь, я могу сделать это с помощью того тепла, которое отберу у воздуха или земли; я могу создать пламя из чистой энергии; я могу вызвать молнию; я могу собрать в пучок солнечные лучи и направить их в одну точку; я могу добыть огонь трением; я могу… Ну и так далее.