— Диктатура пала, — сообщила я ему, едва он вошел в дом.
Сама я на праздник не ходила, потому что весь день провела рядом с Зулемой, у которой, как и следовало ожидать, с самого утра случился очередной приступ.
— Я уже в курсе, дочка.
— По радио передали. А что все это значит?
— Для нас — ничего особенного, на нашу жизнь это практически не повлияет, это все происходит слишком далеко отсюда.
* * *
Прошло два года, и демократия окрепла. О диктатуре с тоской вспоминали лишь генералы да неформальный профсоюз таксистов. Нефть по-прежнему била ключом из-под земли, и никто особо не задумывался над тем, куда и каким образом вложить так легко зарабатываемые деньги. Похоже, в глубине души руководители страны уверовали в то, что так будет всегда и черное золото никогда не иссякнет. Между тем в университетах среди студентов началось новое брожение умов: молодые люди, так недавно рисковавшие жизнью ради свержения Генерала, чувствовали себя разочарованными и даже обманутыми новым правительством, обвиняя президента в том, что он действует в интересах Соединенных Штатов. Победа революции на Кубе [23] стала настоящим факелом надежды, озарившим весь континент. Никто тогда не мог предположить, насколько иллюзорными окажутся эти надежды, а в те годы все наглядно увидели, как народ может взять власть в свои руки и действительно изменить веками установленный порядок жизни. Голоса революционеров звучали в эфире целыми днями, и слова их были бальзамом для истосковавшихся по настоящей борьбе студенческих душ. Полубогом был для них Че — со звездой во лбу, готовый сражаться за идеалы революции в любом уголке Америки. Среди прогрессивной молодежи стало модно носить бороду и цитировать наизусть Карла Маркса и Фиделя Кастро. Несмываемой краской на стенах университета было начертано: если в стране нет предпосылок для революции, настоящий революционер должен их создать. Самые горячие головы, убежденные в том, что без вооруженной борьбы народ никогда не сможет взять власть в свои руки, уже призывали браться за оружие. В стране стало формироваться партизанское движение.
— Я должен снять этих людей, сделать о них фильм, — заявил Рольф Карле сеньору Аравене.
Так он и отправился в горы, вслед за немногословным, смуглым и таинственным молодым человеком, который несколько ночей вел его какими-то козьими тропами на те неприступные скалы, где скрывались от властей его товарищи по борьбе. Так он стал единственным журналистом, напрямую контактировавшим с повстанцами, единственным, которому те позволяли снимать свои лагеря и базы, единственным, кому вполне доверяли командиры боевых подразделений. Так он в конце концов познакомился с Уберто Наранхо.
* * *
Наранхо взрослел и мужал, набираясь сил и опыта в набегах на зажиточные буржуазные кварталы столицы; еще совсем молодым он сумел сколотить вполне успешно действовавшую банду, сплошь состоявшую из маргиналов; помимо добычи хлеба насущного, эта компания вела многолетнюю войну против отпрысков богатых семей, ездивших по городу на шикарных хромированных мотоциклах, одетых в кожаные куртки и вооруженных цепями и ножами. Естественно, вся эта атрибутика копировала образ хулиганов-байкеров из американских фильмов. Этим богатым сеньорчикам многое сходило с рук, и развлекались они в свое удовольствие: начинали с того, что вешали и душили котов, резали ножами сиденья в кинотеатрах, а затем переходили и к более серьезным шалостям — лапали и доводили до истерики молоденьких нянь, прогуливавшихся с детьми в парках, врывались в монастыри, наводя ужас на монашек, вламывались в кафе, где праздновали свое совершеннолетие девушки, и справляли малую нужду прямо на праздничный торт; родители, занимавшие высокие посты в управлении страной или в бизнесе, не давали своих чад в обиду: время от времени тех задерживала полиция, нашаливших мальчиков увозили в комендатуру, оттуда звонили родителям, договаривались с ними полюбовно и тотчас же отпускали виновников легкого переполоха, даже не зарегистрировав их фамилии в отчетах о дежурстве. Это же дети, наиграются, перебесятся, а потом возьмутся за ум, умиленно качая головами, говорили сделавшиеся такими снисходительными офицеры полиции, вот подрастут сорванцы, сменят косухи на костюмы с галстуками, выучатся в университетах и, не успеешь оглянуться, возьмут семейные фирмы в свои руки и встанут у руля государства. Настоящие проблемы для уверовавших в свою безнаказанность богатых юнцов начались, когда они перешли невидимую границу и стали «шалить» в кварталах красных фонарей вокруг улицы Республики. Сначала они развлекались тем, что намазывали горчицей и жгучим перцем гениталии обитавшим в этом районе нищим, затем их ножи оставили глубокие шрамы на лицах нескольких проституток, навсегда лишив их возможности зарабатывать себе на хлеб, а затем и гомосексуалисты стали с опаской ходить по знакомым улицам, поскольку некоторых из них парни в кожаных куртках избили до полусмерти. Узнав об этих «проказах», Уберто Наранхо решил, что с него хватит. Он собрал своих друзей-приятелей и некоторых сочувствующих и организовал из этой разношерстной компании что-то вроде отряда местной самообороны. Так на улице Республики родилась Чума — банда, прославившаяся и наводившая ужас на весь город. Эти ребята не боялись сойтись в открытом бою с мотоциклистами в черной коже; более того, богатые мальчики несли в схватках серьезные потери: день ото дня увеличивалось число избитых, контуженных и раненных холодным оружием. Если бы обе стороны, участвовавшие в конфликте, действовали в равных условиях, победа, несомненно, осталась бы за чумовыми, но на стороне противника выступал влиятельный, практически непобедимый союзник — полиция. Группы быстрого реагирования приезжали в бронированных фургонах на место разборок между молодежными бандами, с полным набором спецсредств для подавления массовых беспорядков; если полицейским удавалось застать дерущихся врасплох, то белые парни в черных куртках отделывались легким испугом. Остальным доставалось по полной программе: в участках их избивали до тех пор, пока кровь ручьями не заливала внутренние дворы казарм. И все же не полицейские и дубинки покончили с Чумой; на это оказалась способна лишь иная, куда более мощная сила — та самая, которая увела Наранхо далеко в горы.
Как-то раз поздно вечером его друг Негро, повар из кафе, пригласил Уберто на одно таинственное собрание. Обменявшись паролем и отзывом с охранявшими вход студентами, они прошли в комнату, где уже находилось несколько человек, которые представились вновь прибывшим, назвавшись явно вымышленными именами. Уберто присел на пол в дальнем углу, чувствуя себя не совсем в своей тарелке; в отличие от остальных собравшихся, он, как и его друг Негро, никогда не учился не только в университете, но даже и в школу-то толком не ходил. Тем не менее очень быстро выяснилось, что прислушиваются к ним здесь с величайшим уважением: все уже знали, что Негро отслужил в армии в саперных частях, и его умение обращаться со взрывчаткой придавало ему немалый вес в глазах товарищей по борьбе. Ну а когда он представил Наранхо как бесстрашного главаря той самой наводившей ужас на их классовых врагов Чумы, вежливая уважительность и вовсе сменилась искренним восхищением. Там Наранхо впервые услышал, как люди выражают словами — кто простыми, кто, конечно, слишком заумными — те смутные, беспорядочные мысли, которые крутились у него в голове еще с детства. Речи выступавших на собрании подпольщиков стали для него настоящим откровением. Естественно, зачастую он не понимал даже не половину, а гораздо большую часть того, что они говорили, а уж о том, чтобы повторить эти длинные, наполненные какими-то непонятными терминами и выражениями фразы, не могло быть и речи. Тем не менее он со всей отчетливостью осознал, что его личная, пусть и жестокая, беспощадная война с богатыми сеньорчиками и все его горделивое презрение к власти оказываются детскими играми по сравнению с тем противостоянием, о котором говорили здесь. Встреча с повстанцами перевернула всю его жизнь. Он с изумлением осознал, что для этих ребят несправедливость вовсе не является неотъемлемым элементом мироустройства; нет, с их точки зрения, она была искажением нормального хода развития человечества, той самой ошибкой, которую непременно следовало исправить; поняв, что эти борцы за справедливость готовы разрушить все барьеры, мешающие ему и его близким жить достойной жизнью, он понял, что готов посвятить остаток своих дней борьбе за это правое дело.