* * *
Уберто Наранхо появился в моей жизни неожиданно, как из-под земли; точно так же неожиданно он исчез буквально через несколько часов, ничего не объяснив и оставив мне после себя лишь запах сельвы, болотной жижи и пороха. Моя жизнь наполнилась смыслом — я стала ждать следующей встречи; готовая умереть от тоски, я раз за разом вспоминала тот день: наши первые объятия, нашу первую общую постель; выпив по чашке кофе, почти молча, глядя друг другу в глаза, которые говорили больше, чем самые красивые слова, мы, держась за руки, пошли в какую-то гостиницу, повалились в номере на кровать, и он признался, что никогда не любил меня — не любил как сестру — и что на самом деле все эти годы он вспоминал обо мне и хотел меня увидеть.
— Поцелуй меня, мне нельзя влюбляться, нельзя никого любить, но я не могу забыть тебя, не могу заставить себя уйти навсегда, поцелуй меня еще раз, — прошептал он, сжимая меня в объятиях, а затем откинулся на подушку; его взгляд был устремлен в потолок, тело покрылось мелкими капельками пота, он весь дрожал.
— Ты где живешь? Как я узнаю, где ты, как тебя найти?
— Не ищи меня, я сам буду приходить, когда смогу.
С этими словами он вновь обнял меня — сильно, властно и пылко.
Какое-то время от него не было ни слуху ни духу. Мими сделала вывод, что все это хороший мне урок, потому что нельзя было соглашаться на близость при первом же свидании, сколько раз я тебе говорила, нужно, чтобы он поухаживал за тобой, попросил, а еще лучше — умолял о такой милости, мужчины, они ведь такие, сначала на все готовы, лишь бы уложить тебя в постель, а когда добьются своего, быстро охладеют и, пожалуй, забудут, как тебя и зовут-то, ты показала себя легкой добычей, так что теперь сиди на попе ровно и жди кого-нибудь другого, а он уж не вернется. Но все получилось не так: Уберто Наранхо вновь появился в городе и в моей жизни; он перехватил меня на улице, и мы снова пошли в гостиницу, где точно так же, как и в прошлый раз, страстно любили друг друга. С того дня я почувствовала уверенность, что он будет возвращаться, хотя сам он всякий раз давал понять, что очередная встреча может стать последней. Он ворвался в мою судьбу, влекомый порывом ветра тайн, наполнил мое существование ощущением чего-то героического и в то же время ужасного. Мое воображение рисовало все новые и все более яркие картины и образы, и, быть может, именно поэтому я согласилась любить его, довольствуясь столь малым: редкими короткими встречами.
— Ты же про него ничего не знаешь, — брюзжала Мими. — Вот увидишь, рано или поздно выяснится, что он женат и у него дюжина детей, не считая внебрачных.
— Ну ты даешь, начиталась женских романов. Пойми, не все мужчины похожи на злодеев из телесериалов.
— Уж я-то знаю, что говорю. Меня, между прочим, воспитывали как мужчину, я училась в школе для мальчиков, играла с мальчишками, даже ходила с ними на стадион и шлялась по барам. Так что мужчин-то я знаю лучше, чем ты. Я понятия не имею, как обстоит дело в других странах, но у нас ни одному из них верить нельзя.
Наши встречи с Уберто не были образцом упорядоченности; он пропадал то на пару недель, а то на несколько месяцев. Он никогда не звонил мне, не писал, не передавал никаких вестей через своих соратников, но в один прекрасный день, когда я меньше всего этого ожидала, он появлялся передо мной на улице как из-под земли. Ощущение было такое, что он знал, где я нахожусь в любую секунду, и ему известна вся моя жизнь. Можно было подумать, будто все это время он был где-то рядом и наблюдал за мной из какого-нибудь темного угла. Внешне он всегда выглядел по-разному: то отпускал усы, то отращивал бородку, то перекрашивал волосы, — как будто следил за модой или играл в какую-то шпионскую игру. Эти превращения и переодевания пугали меня, но в то же время и притягивали к нему; у меня возникало ощущение, что я люблю не одного, а сразу нескольких мужчин. Я, конечно, мечтала о доме или квартире, где бы мы могли жить с ним вдвоем, я хотела готовить ему, стирать его одежду, каждый вечер ложиться с ним в одну постель, бродить с ним по городу, держа под руку, как и подобает настоящим супругам. Я прекрасно видела и понимала, что он истосковался по любви, по нежности, по честным взаимоотношениям, по радости, по всему, что возникает между любящими людьми. Он сжимал меня в объятиях так, словно хотел выпить до последней капли, чтобы утолить годами копившуюся жажду. Он несколько раз повторял мое имя, и его глаза наполнялись слезами. Мы часто говорили с ним о прошлом, вспоминали детство и нашу первую встречу, но, кроме прошлого, у нас, похоже, не было ничего общего: в разговорах мы не касались ни настоящего, ни будущего. Иногда у нас не было даже часа: несколько минут вдвоем — и вот он уже бежит куда-то, исчезает за дверью, обняв меня на прощание. Если не было такой спешки, я лежала рядом с ним, гладила его тело, словно изучая: я пересчитывала все его старые и новые шрамы, все родинки, отмечала, что он опять похудел, что его руки стали еще мозолистее, а кожа — совсем сухой, словно дубленая. А что это у тебя, похоже на свежую ссадину? Ничего, не обращай внимания, иди сюда. От каждой такой встречи оставался какой-то странный, горький привкус, смесь вкуса страсти, отчаяния и чего-то похожего если не на любовь, то на почитание. Чтобы он не нервничал и не переживал понапрасну, я иногда делала вид, будто получаю удовольствие, которого на самом деле не испытывала. Мне так хотелось удержать его, хотелось, чтобы он по-настоящему полюбил меня, что я даже прислушалась к некоторым советам Мими; по крайней мере, у меня хватило ума не демонстрировать на практике ни одного из акробатических трюков, почерпнутых из книг в доме Сеньоры, и не рассказывать, как умело и нежно ласкал меня Риад Халаби; я не говорила о своих любовных фантазиях и решила не показывать те линии и точки на своем теле, по которым Риад, как по струнам и нотам, вел меня к величайшему блаженству; я прекрасно понимала, что он замучил бы меня вопросами, откуда я это знаю, кто меня всему этому научил и когда это было. Несмотря на тянувшийся за ним с подросткового возраста шлейф славы большого сердцееда, а может быть, именно благодаря этому, со мной он вел себя сдержанно и лишь иногда позволял чуть хвастливо намекнуть на свои былые победы. Ты особенная, я тебя уважаю, ты не такая, как другие; какие еще другие, допытывалась я, а он лишь загадочно улыбался и отмалчивался. Я благоразумно не стала рассказывать ему о моей влюбленности в Камаля, о безнадежной, но такой прекрасной любви к Риаду, о коротких встречах и романах, которые были у меня с другими мужчинами. Когда он начал выяснять, где, когда и с кем я потеряла девственность, то первым делом я попыталась отшутиться, а затем разозлилась: какое тебе дело до моей девственности, можно подумать, что ты мне невинным мальчиком достался; я понимала, что такой ответ Уберто не понравится, но не ожидала, что его реакция будет настолько бурной; казалось, еще немного, и он набросится на меня с кулаками; я вовремя осеклась и решила не рассказывать о прекрасной ночи с Риадом Халаби, наскоро сочинив невеселую сказочку о том, что меня изнасиловали полицейские в Аква-Санте в тот день, когда я была задержана по подозрению в убийстве Зулемы. Мы с ним страшно переругались, но в какой-то момент он вдруг остыл и даже извинился передо мной: прости, я не имею никакого права, я просто животное, ты ни в чем не виновата, Ева, а эти сволочи еще мне за все заплатят, клянусь тебе, я сведу с ними счеты.