— Аманда беременна, — сказал Николас без обиняков.
Он должен был повторить это, потому что Хайме не шевельнулся и ни одним движением не выдал то, что он его слышал. Мир для Хайме рухнул. Молча он повторял имя Аманды, как бы следя за нежным звучанием этого слова, силясь сдержать свои чувства. Потребность в иллюзии была столь велика, что он убедил себя, будто любовные отношения между Амандой и Николасом были по-детски наивны и ограничивались мимолетными поцелуями, подсмотренными им, да невинными прогулками, во время которых они держались за руки.
Он не принял эту горестную правду.
— Не говори мне ничего про это. Мне нет до этого дела, — ответил он, едва обретя голос.
Николас уселся у кровати, закрыв лицо руками.
— Ты должен помочь ей, пожалуйста! — умолял он.
Хайме закрыл глаза и глубоко вздохнул, силясь преодолеть безумное желание убить брата, бежать, чтобы самому жениться на Аманде, плакать от бессилия и разочарования. Образ девушки возник в его памяти, она предстала перед ним такой, какой являлась всякий раз, когда волна любви захватывала его. Он видел, как она появляется и исчезает из дома, словно вихрь чистого воздуха, ведя за руку своего маленького брата, слышал ее смех с террасы, вдыхал несравненный, нежный аромат ее кожи и ее волос, когда она проходила мимо него в солнечный полдень. Он видел ее такой, какой воображал в свободные минуты, когда мечтал о ней. И особенно остро представлял ее в тот единственный раз, когда она оказалась в его комнате и они были одни так близко друг от друга. Она вошла, не постучав, когда он читал, лежа на кровати, наполнила все вокруг беспорядком своих длинных волос и гибких рук, просмотрела книги без всякого почтения и даже осмелилась извлечь некоторые с полок, сдуть с них пыль, а потом бросить на кровать, непрерывно при этом болтая. В это время он дрожал от желания и испуга, не находя в своем обширном словарном запасе ни одного слова, чтобы удержать ее, пока наконец она не попрощалась с ним поцелуем в щеку, поцелуем, который горел как ожог, единственный и ужасный поцелуй, вызывавший в нем целый лабиринт снов, в которых они представали идеальными влюбленными.
— Ты ведь разбираешься кое-как в медицине, Хайме. Ты должен что-то сделать, — умолял Николас.
— Я студент, мне еще многого не хватает, чтобы стать врачом. Я ничего не понимаю в этом. И я видел много женщин, которые умирали из-за вмешательства какого-нибудь невежды, — ответил Хайме.
— Она верит в тебя. Говорит, что только ты можешь помочь ей, — настаивал Николас.
Хайме схватил брата за пиджак и поднял его в воздух, тряся, словно марионетку и выкрикивая все оскорбительные слова, которые приходили на ум, пока собственные рыдания не вынудили его отпустить брата. Николас судорожно вздыхал, успокаиваясь. Он знал Хайме и интуитивно почувствовал, что тот, как всегда, принимает роль покровителя.
— Спасибо, брат!
Хайме нехотя дал ему пощечину и вытолкнул из комнаты. Закрыл дверь на ключ и упал на постель, сотрясаемый хриплыми рыданиями, какими мужчины оплакивают свою любовь.
Подождали до воскресенья. Хайме назначил им время в консультации Квартала Милосердия, где работал как студент-практикант. У него оставался ключ, так как он всегда уходил последним. Он мог войти туда без труда, но чувствовал себя как вор, потому что в случае необходимости не смог бы объяснить свое присутствие в кабинете в столь поздний час. Вот уже три дня он старательно изучал все, что касается операции, которую собирался осуществить. Он мог повторить наизусть каждое слово из книги, точно, по порядку, но это не придавало ему уверенности. Он дрожал. Старался не думать о женщинах, которых в тяжелейшем состоянии привозили в больницу, и он помогал им спастись в этой самой консультации, и о других, мертвенно бледных, бьющихся в агонии, на этих самых кроватях, с реками крови, текущей между ног, когда наука оказывалась бессильна и жизнь уходила от них по этому открытому крану. Он знал эту драму не понаслышке, но до сих пор ему еще никогда не приходилось самому помогать отчаявшейся женщине. А уж тем более Аманде. Хайме зажег свет, надел белый врачебный халат, приготовил инструментарий, вновь называя вслух каждую деталь, которую запомнил. Он так хотел, чтобы случилось какое-нибудь грандиозное несчастье, катастрофа, которая сокрушила бы до основания всю планету, только бы не делать того, что он собирался сделать. Но до назначенного часа ничего не произошло.
Между тем Николас отправился за Амандой на своем старом «Ковадонге», который едва передвигался рывками в облаках черного дыма, но еще служил в чрезвычайных обстоятельствах. Она ждала его, сидя на единственном стуле. Они держались с Мигелем за руки, словно понимающие друг друга сообщники, и Николас, как всегда, почувствовал себя лишним. Аманда выглядела бледной и изможденной из-за плохого самочувствия в последние недели и неуверенности, которую испытывала, но была спокойнее, чем Николас. Он торопливо говорил, не мог оставаться на одном месте и пытался воодушевить ее притворным весельем и бесполезными шутками. Он привез ей в подарок старинное кольцо с гранатами и бриллиантами, которое взял в комнате у матери, в уверенности, что она этого никогда не заметит, и даже если увидит на руке Аманды, не способна будет узнать его, — ведь Клара не принимала во внимание такие вещи. Аманда мягко вернула кольцо.
— Вот видишь, Николас, какой ты ребенок, — сказала она без улыбки.
Когда они уходили, маленький Мигель надел пончо и схватил руку сестры. Николас вынужден был прибегнуть сперва к своему обаянию, а затем к грубой силе, чтобы сдать его на руки хозяйке пансиона, которая в последние дни была совсем очарована любимым двоюродным братом своей жилицы и, вопреки своим принципам, согласилась позаботиться о мальчике этой ночью.
Путь свой они проделали без разговоров, каждый был погружен в свои страхи. Николас ощущал враждебность Аманды как стену, вставшую между ними. В последние дни она думала о смерти и боялась ее меньше, чем боли и унижения, которые должна была перенести этой ночью. Он вел «Ковадонгу» по незнакомой части города, узкими и темными улочками, где мусор громоздился под высокими стенами фабрик, а лес труб мешал видеть небо. Бродячие собаки нюхали масляные пятна, а нищие спали, завернувшись в газеты, в нишах у дверей. Николаса поразило то, что именно здесь работал его брат.
Хайме ожидал их в дверях консультации. Белый передник и выражение сильной тревоги на лице делали его старше. Он провел их через лабиринт ледяных коридоров до палаты, которую подготовил. Он пытался отвлечь Аманду, чтобы девушка не разглядела этого безобразного места, не заметила желтоватые полотенца в глиняных горшках, ожидающие стирки в понедельник, ругательства, нацарапанные на стенах, отколотые облицовочные плитки, ржавые водопроводные краны, из которых непрерывно текла вода. В дверях палаты Аманда остановилась с выражением ужаса: она увидела инструментарий и гинекологический стол, и то, что до этого момента было абстрактной идеей и кокетством перед возможной смертью, в один миг превратилось в реальность. Николас посинел, но Хайме взял их под руки и заставил войти.