Бланка медленно смотрела на них, и прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что видит, потому что была лишена подобного опыта. Она узнала наслаждение как последний и прекрасный аккорд в долгих отношениях с Педро Терсеро. Они несли свою любовь радостно, не спеша, по краю лесов, пшеничных полей, по берегу реки, под огромным небом, в молчании долин. У нее не было времени на отроческие переживания. Пока ее подруги по коллежу украдкой читали запрещенные романы с пылкими героями-любовниками и девушками, жаждущими избавиться от невинности, она сидела в тени сливовых деревьев во дворике монахинь, закрывала глаза и вспоминала мельчайшие подробности своих летних встреч с Педро Терсеро Гарсиа, который обнимал ее, нежно ласкал, вызывая из ее глубин те же аккорды, что брал на гитаре. Едва пробудившиеся в ней инстинкты сразу же были удовлетворены, и ей в голову не приходило, что страсть может иметь другие формы. Эти бурные откровения казались в тысячу раз ужасней, чем все, что она навоображала о мумиях и ожидала здесь увидеть.
Она узнала лица слуг их дома. Здесь был представлен весь двор инков, обнаженных, таких, какими Бог послал их в мир, или едва прикрытых театральными одеждами. Она увидела бездонную пропасть между бедрами кухарки, ламу верхом на хромой служанке, бесстрастного индейца, который служил им за столом, голого, словно новорожденного, безусого и коротконогого, с неподвижным, каменным лицом и несоразмерным пенисом в момент эрекции.
Долгое время Бланка не могла стряхнуть оцепенения, пока не почувствовала, что ее охватывает ужас. Она попыталась рассуждать трезво; поняла, что Жан де Сатини хотел сказать ей в свадебную ночь, когда объяснил, что не питает склонности к супружеской жизни. Она догадалась о роковой власти индейца, вспомнила лукавые насмешки слуг и почувствовала себя пленницей чистилища. В этот момент девочка шевельнулась внутри нее, и Бланка вздрогнула, как если бы прозвучал предостерегающий колокол.
— Моя дочь! Я должна увезти ее отсюда! — воскликнула она, обнимая живот.
Она выбежала из лаборатории, пронеслась через весь дом с быстротой молнии и оказалась на улице, где страшная жара и безжалостный полуденный свет вернули ее к реальности. Бланка поняла, что не сможет далеко уйти пешком с таким животом, ведь она была уже на девятом месяце. Она вернулась в свою комнату, взяла все деньги, что нашла, собрала узелок с несколькими платьями из своего пышного приданого и отправилась на вокзал.
Усевшись на грубую деревянную скамейку на перроне, держа на коленях узелок и испуганно глядя по сторонам, Бланка несколько часов прождала прибытия поезда, заклиная, чтобы граф, вернувшись домой и увидев поврежденную дверь лаборатории, не отправился бы искать ее, не нашел бы ее на станции и не заставил вернуться в это пагубное царство индейцев. Она молилась, чтобы скорее пришел поезд, хоть раз в соответствии с расписанием, и она могла бы вернуться в дом своих родителей до того, как младенец, который вертелся внутри и бил ножками в ребра, заявил бы о своем приходе в мир, чтобы у нее хватило сил на двухдневное путешествие без отдыха и чтобы ее желание жить оказалось сильнее того ужасного отчаяния, которое все больше овладевало ею. Она сжала зубы и продолжала ждать.
Альба родилась легко, что является знаком счастливой судьбы. Ее бабушка Клара посмотрела на ее спинку и нашла родимое пятно в форме звезды, характерное для существ, которые рождаются для встречи со счастьем. «Не следует беспокоиться за эту девочку. У нее будет удачная судьба, и она станет счастливой. Кроме того, у нее будет чудесная кожа, потому что это передается по наследству, у меня в моем возрасте нет морщин и никогда не было ни одного прыщика», — высказала свое мнение Клара на второй день после появления девочки на свет. По этим причинам не слишком радели, чтобы подготовить ее к жизни, ведь звезды позаботились наградить ее самыми разными достоинствами. Ее зодиакальным знаком был Лев. Бабушка изучила ее звездную карту и обозначила судьбу внучки белыми чернилами в альбоме с черной бумагой, куда приклеила также несколько зеленоватых прядей первых волос, ноготки, обрезанные вскоре после рождения, и несколько фотографий, которые дают представление о ней в те времена: это было чрезвычайно маленькое существо, почти лысое, морщинистое и бледное, но уже тогда ее черные, блестящие глаза выражали мудрость взрослого человека. Такие глаза были у нее от настоящего отца. Ее мать хотела назвать ее Кларой, но бабушка не являлась сторонницей повторения имен в одной семье, потому что это вносит путаницу в заметки о жизни. Воспользовались словарем синонимов и отыскали имя, которое стояло последним в ряду слов с одним и тем же значением: светлая. Спустя годы Альба переживала, что, когда у нее появится дочь, для нее уже не останется имени с тем же значением, но Бланка посоветовала ей прибегнуть к иностранным языкам, что поможет решить проблему.
Альба чуть было не родилась в поезде узкоколейной железной дороги в три часа дня, посреди пустыни. Это было бы гибельно для ее астрологической карты. К счастью, она смогла продержаться в утробе матери еще несколько часов и увидела свет в доме своих бабушки и дедушки в тот день, час и в том месте, которые более всего соответствовали ее гороскопу. Ее мать прибыла в «великолепный дом на углу», никого не предупредив об этом, растрепанная, в пыли, с синяками под глазами, согнувшаяся от боли, вызванной движениями Альбы, которая торопилась выйти на свет Божий. Бланка в отчаянии постучалась в дверь и, когда ей открыли, промчалась как смерч, не задерживаясь, в родильную комнату, где Клара заканчивала шитье последнего очаровательного наряда для будущей внучки. Бланка рухнула как подкошенная после долгого путешествия, не пытаясь ничего объяснить, потому что живот ее точно взорвался от глубокого влажного воздуха и она почувствовала, как вся вода, имеющаяся в этом мире, потекла у нее между ног, неистово булькая. На крики Клары прибежали слуги и Хайме, который в эти дни не отлучался из дома, ухаживая за Амандой. Бланку перенесли в комнату Клары, и, в то время как ее устраивали на кровати и снимали с нее одежду, Альба стала потихоньку преодолевать границу, отделяющую ее от мира человеческих существ. Ее дядя Хайме, который присутствовал при родах в больнице, помог ей появиться на свет, крепко схватив за ягодицы правой рукой, а пальцами левой руки нащупывая во тьме крохотную шею, чтобы отделить пуповину, ее душившую. Между тем Аманда, которая примчалась, привлеченная шумом, давила на живот Бланки всей тяжестью своего тела, а Клара, склонившись над страдающим лицом дочери, подносила к ее носу чайное ситечко, покрытое тряпочкой с каплями эфира. Альба родилась быстро. Хайме убрал пуповину с шеи, подержал ребенка вверх ногами и двумя звучными шлепками приобщил к страданиям этой жизни и механически вызвал дыхание, а Аманда, которая много читала об обычаях африканских племен и проповедовала близость к природе, взяла у него из рук новорожденную и нежно положила на теплый живот матери, где та нашла некоторое утешение от печали рождения. Мать и дочь, обнаженные, отдыхали, обнявшись, в то время как остальные хлопотали с чистыми простынями и первыми пеленками. Из-за волнений никто не заметил приоткрытую дверцу шкафа, откуда маленький Мигель, парализованный страхом, наблюдал происходящее, и на всю жизнь запечатлелась в его памяти картина гигантского шара, пересеченного венами и увенчанного выступающим пупком, откуда вышло посиневшее существо, обвитое ужасной синей кишкой.