— Представляю, как он обрадуется.
— Вы очень добры, сэр.
— Да ничуть, Дживс. Любой бы обрадовался.
— Благодарю вас, сэр.
— Стало быть, вы вернетесь в замок?
— Да, сэр.
— Ну что ж, от души желаю вам доброй ночи. Я вам напишу, Дживс, сообщу, где я и как все сложилось.
— Спасибо, сэр.
— Да это вам спасибо, Дживс. В конверте будет вложено небольшое доказательство моей благодарности.
— Вы чрезвычайно щедры, сэр.
— Это я-то щедр? Дживс, если бы не вы, я бы сейчас томился в заточении на этой пиратской яхте! Я вам так благодарен, неужели вы не понимаете?
— Как же, сэр.
— Кстати, есть сегодня поезд в Лондон?
— Есть, сэр. В 22.21. Вы свободно успеете на него. Боюсь, это не экспресс.
Я махнул рукой:
— Любой годится, Дживс, лишь бы двигался, лишь бы колеса крутились и станции проползали мимо. Доброй ночи.
— Доброй ночи, сэр.
Я вошел в коттедж в приподнятом настроении. И радость моя ничуть не уменьшилась, когда я обнаружил, что Бринкли до сих пор не вернулся. Как хозяин я имел полное право посмотреть косо на то, что этого скотину отпустили на один вечер, а он прихватил ночь, а заодно и день, но в качестве частного лица с густым слоем ваксы на физиономии я его отсутствие только приветствовал. В таких случаях, любит повторять Дживс, что может быть дороже уединенья?
Я скорей в спальню, налил в таз воды из кувшина, потому что в сельских коттеджах Чаффи ванные комнаты были не предусмотрены. Окунул лицо в воду и хорошенько ко намылил, потом тщательно ополоснул и подошел к зеркалу. Вообразите же мое смятение, когда я увидел, что по-прежнему чернехонек, как негр, будто и не умывался. Порою жизнь вынуждает нас шевелить извилинами, и я довольно скоро набрел на разгадку: вспомнил, что слышал от кого-то или где-то читал, что ваксу можно удалить сливочным маслом. Только я хотел спуститься вниз и взять масленку, как вдруг услышал шум.
А когда человек в моем положении, которое можно сравнить лишь с положением загнанного оленя, слышит в доме шум, он должен очень и очень хорошо подумать, какой шаг ему следует предпринять. Вполне возможно, размышлял я, что это бежит по следу Дж. Уошберн Стоукер, он заглянул в каюту, увидел, что она пуста, и, естественно, первым делом кинулся к моему коттеджу. Поэтому покинуть спальню я покинул, но не как разъяренный лев, вырвавшийся из своего логова, а скорее как робкая улитка, чуть высунувшая во время грозы рожки из раковины. Я просто встал на пороге и чутко вслушивался.
А в доме происходило что-то очень любопытное. Не знаю, кто устроил этот шум, но устроил он его в гостиной, и, как мне показалось, там крушили мебель. Сообразив, что, даже охотясь за мной, папаша Стоукер, человек умный и практичный, не стал бы терять время на такую глупость, я собрался наконец с силами, подкрался на цыпочках к перилам и глянул одним глазком вниз.
Это я только говорю — гостиная, на самом деле это был просто холл. Холл был довольно прилично обставлен: стол, высокие стоячие часы, диван, два стула, несколько стеклянных витрин с чучелами птиц. С того места, где я стоял возле перил и глядел вниз, вся композиция лежала передо мной как на ладони. Внизу было темно, но я все видел, потому что на каминной полке горела керосиновая лампа. В ее свете мне удалось разглядеть, что диван перевернут, стулья торчат из окна, витрины с чучелами птиц разбиты, и последний штрих — в дальнем углу какая-то смутная тень вела борцовский поединок со стоячими часами.
Я не мог бы с уверенностью сказать, кто из них одерживает победу. Почувствуй я спортивный азарт, я бы, пожалуй, все-таки поставил на часы, но никакого спортивного азарта не было и в помине. В положении участников вольного поединка произошло неожиданное изменение, и я увидел лицо смутной тени. Это был Бринкли. Можете себе представить, какое возмущение меня охватило! Этот большевистский выродок вернулся домой, точно паршивая овца, прошлявшись где-то больше суток, к тому же мертвецки пьяный.
Во мне мигом проснулся владелец собственности. Я забыл о том, что не надо мне показываться людям на глаза, во мне пылал праведный гнев: как смеет этот слабоумный изобретатель пятилеток разрушать жилище Вустера!
— Бринкли! — рявкнул я.
Наверное, сначала он подумал, что голос исходит из часов, потому что набросился на них с удвоенной злобой. Потом вдруг увидел меня, оторвался от часов и застыл в удивлении. Часы покачались вправо-влево, с резким толчком встали в вертикальное положение и, пробив тринадцать ударов, замолкли.
— Бринкли! — снова крикнул я и хотел добавить «Черт вас подери!», но тут глаза его заблестели — именно так блестят глаза у человека, когда он все понял. Бринкли еще минуту постоял, выпучившись, потом как завопит:
— Господи, помилуй! Сатана!
И, схватив мясницкий нож, который он положил на каминную полку, видимо, считая, что такую вещь всегда полезно иметь под рукой, он прыжками кинулся вверх по лестнице.
Да, жизнь моя была на волоске. Если у меня когда-нибудь будут внуки — сейчас мне, впрочем, кажется, что далека песня, — и они захотят, собравшись возле моих колен, чтобы я рассказывал им на ночь сказки, я расскажу им, как влетел в спальню на сотую долю секунды раньше этого убийцы с ножом. И если после моего рассказа они станут биться ночью в судорогах и без конца просыпаться с криком, они получат лишь слабое представление о том, что пережил тогда их дряхлый дед. Утверждать, что Бертрам почувствовал себя в безопасности, когда захлопнул за собой дверь, заперся на ключ, приставил к двери кресло, а к креслу придвинул кровать, было бы намеренным искажением. Вы поймете, каково было в тот миг мое душевное состояние, если я признаюсь: загляни сейчас ко мне Дж. Уошберн Стоукер, я обрадовался бы ему как родному брату.
Бринкли через замочную скважину уговаривал меня выйти из комнаты, ему непременно нужно посмотреть, какого цвета у меня внутренности. И знаете, что было особенно страшно в этом безумии? Он обращался ко мне очень почтительно, точно так же, как и всегда. Даже все время называл «сэр», что уж был полный абсурд. Представьте ситуацию: вы просите человека выйти из комнаты, чтобы разрезать его на части мясницким ножом, какой смысл добавлять чуть не к каждому слову «сэр»? Одно с другим плохо согласуется.
Тут мне подумалось, что для начала следует развеять явное заблуждение, которое возникло в его мозгу.
И я приблизил губы к двери:
— Бринкли, да вы успокойтесь.
— Успокоюсь, если вы выйдете из комнаты, сэр, — ответил он вежливо.
— Поймите, я вовсе не Сатана.
— Нет, сэр, вы Сатана.
— Да нет же, говорю вам.
— Вы Сатана, сэр.
— Я — мистер Вустер.