— Только учти, наглости я не потерплю! — рявкнул Питер, иногда демонстрировавший властность, удивлявшую его самого. — Если со здоровьем у тебя полный порядок, я с радостью воспользуюсь твоими услугами. Но с этим у меня должна быть полная ясность. Это обычай. — Питер уже что-то писал на листке блокнота. — Так делается во всех приличных домах. Сбегай по этому адресу. — Он вырвал листок и передал Томми. — Попроси доктора Смита прийти сюда до того, как он займется своими пациентами. Отправляйся немедленно, и не надо со мной спорить.
«Вот как следует разговаривать с молодежью… двух мнений тут быть не может», — сказал себе Питер, когда шаги Томми затихали на лестнице.
Услышав, как хлопнула наружная дверь, Питер прошел на кухню и сварил себе кофе.
Доктор Смит начинал жизнь герром Шмидтом, но разошелся во мнениях с правительством, в результате чего стал англичанином с очень консервативными взглядами. Огорчало его только одно: незнакомые люди при встрече принимали его за иностранца. Невысокий, толстый, с кустистыми бровями и седыми усами, выглядел он столь свирепым, что дети, увидев его, плакали, правда, только до того момента, когда он гладил их по головке и говорил «mein [3] малый друг» таким мягким и нежным голосом, что ребенок удивлялся, а с чего это он вдруг начал реветь? Он и Питер, неистовый радикал, за долгие годы сделались близкими друзьями, и каждый снисходительно презирал убеждения другого, не понимая, откуда они взялись у такого в остальном приятного во всех отношениях человека.
— И чем, по-тфоему, больна эта дефушка? — пожелал знать доктор Смит, входя в комнату. Питер огляделся, чтобы убедиться, что дверь на кухню закрыта.
— Откуда ты знаешь, что это девушка?
Глаза под кустистыми бровями округлились.
— Если она не дефушка, то зачем одефаться…
— Эту одежду ей дали, — прервал его Питер. — Я и хочу одеть Томми соответственно… после того, как узнаю, с кем имею дело.
И Питер рассказал о событиях прошлого вечера.
Из маленьких глаз доктора закапали слезы. Абсурдная сентиментальность друга больше всего раздражала Питера.
— Бедная малышка! — пробормотал мягкосердечный доктор. — Это профидение напрафило ее… или его, уж не знаю, кто у нас.
— Провидение — на виселицу! — прорычал Питер. — О чем думало мое провидение, направляя ко мне уличного оборвыша? Хотело, чтобы я за ним приглядывал?
— Фсе фы такие, радикалы, — хмыкнул доктор. — Презираете челофеческое сущестфо только за то, что после рождения его, возможно, не зафернули в пеленку из льняной ткани.
— Я послал за тобой не для того, чтобы спорить о политике. — Питер с трудом, но сдержал распиравшее его негодование. — Я хочу, чтобы ты сказал мне, мальчик это или девочка, а уж потом я решу, как поступить.
— Что значит как поступить? — полюбопытствовал доктор.
— Пока не знаю, — признался Питер. — Если это мальчик, возможно, я смогу пристроить его в какую-нибудь редакцию… после того как он станет более или менее цивилизованным.
— А если дефочка?
— Как может девочка носить брюки? — спросил Питер. — Зачем сразу предполагать худшее?
Оставшись один, Питер кружил по комнате, заложив руки за спину, прислушиваясь, чтобы уловить даже самый тихий звук, который мог донестись сверху.
— Надеюсь, это мальчик, — прошептал он, вскинув глаза к потолку.
Потом взгляд Питера задержался на фотографии хрупкой женщины, смотревшей на него с каминной полки. Тридцатью годами раньше Питер, так же кружа по этой комнате, заложив руки за спину, прислушиваясь, чтобы уловить даже самый тихий звук, который мог донестись сверху, произнес те же самые слова.
— Странно, — пробормотал Питер, — очень даже странно.
Дверь открылась. Толстый доктор, которого чуть опережала цепочка для часов, вошел и плотно закрыл за собой дверь.
— Очень здоровый ребенок, — сообщил доктор. — Насколько ребенок может быть здоров. Дефочка.
Два пожилых господина переглянулись. Элизабет, возможно, облегченно вздохнув, замурлыкала.
— И что мне с этим делать? — спросил Питер.
— Крайне неудобное у тебя положение, — сочувственно согласился доктор.
— Какой же я дурак! — воскликнул Питер.
— Здесь никого нет, кто смог бы присматривать за бедной дефочкой, когда ты в отъезде, — задумчиво указал доктор.
— И из того, что я знаю об этом бесенке, — добавил Питер, — без присмотра не обойтись.
— Я думаю… думаю… я фижу фыход! — нашелся доктор.
— Какой?
Доктор наклонился вперед и постучал правым указательным пальцем по правому крылу носа-картошки.
— Я фосьму на себя заботу о бедной дефочке.
— Ты?
— В моем случае тех же трудностей не фозникнет. У меня есть домработница.
— Ах да, миссис Уэйтли.
— Она хорошая женщина, если получше ее узнаешь, — объяснил доктор. — Она только хочет руководить.
— Фу! — вырвалось у Питера.
— Почему ты это сказал? — спросил доктор.
— Ты хочешь привести в дом упрямицу. Мысль понимаешь?
— Я буду добрым, но тфердым.
— Ты ее не знаешь.
— А как дафно знаешь ее ты?
— Во всяком случае, я не мягкосердечный сентиментальный человек, который просто испортит ребенка.
— Дефочки — не мальчики, — настаивал доктор. — Они требуют другого подхода.
— Знаешь, я тоже не грубое животное! — рявкнул Питер. — А кроме того, вдруг она окажется дрянной девчонкой? Что ты о ней знаешь?
— Я готоф рискнуть, — храбро заявил доктор.
— Это будет несправедливо, — ответил честный Питер.
— Подумай об этом, — не отступался доктор. — Место никогда не станет домом без топанья маленьких ножек. Мы, англичане, любим дом. Фы другие. Фы лишены сентиментальности.
— Что делать, — пожал плечами Питер, — но в данном случае речь о чувстве долга. Ребенок пришел ко мне. На меня возложили эту обязанность.
— Если ты так это фоспринимаешь, Питер, — вздохнул доктор.
— Сентиментальность — это не мое, — продолжил Питер, — но чувство долга — это совсем другое. — Питер, ощущая себя древним римлянином, поблагодарил доктора и пожал на прощание руку.
Появилась вызванная Питером Томми.
— Доктор, Томми, — Питер продолжал писать, — уверен, что со здоровьем у тебя полный порядок. Так что можешь не волноваться.
— Я вам говорила. — Томми пожала плечами. — Могли бы сэкономить деньги.
— Но мы должны подобрать тебе другое имя.