Собирая чемодан при переезде из гостиницы в гостиницу, я каждый раз ломал голову, что делать с такой прорвой пустых пачек. В конце концов я не придумал ничего лучше, чем таскать их с собой в чемодане, рассудив, что, если меня застигнут врасплох за их уничтожением, подозрений возникнет куда больше. В итоге я решил выбросить их в Аргентине, но так забегался, что даже чемодан некогда было открыть. До самой таможни, где на глазах изумленных пограничников я принялся лихорадочно подбирать рассыпавшиеся пачки.
— Они пустые, — сообщил я.
Мне, разумеется, не поверили. Отправив младшего заниматься другими пассажирами, старший из пограничников принялся по одной перебирать пачки, открывая, осматривая со всех сторон и пытаясь разобрать мои каракули. И тут меня осенило.
— Это я так, стишата кропаю.
Пограничник молча продолжил осмотр, потом пристально глянул мне в лицо, видимо, надеясь прочитать там разгадку тайны пустых пачек.
— Если хотите, оставьте себе, — сказал я.
— А мне они на кой? — удивился он и помог собрать пачки обратно в чемодан, а потом перешел к следующему пассажиру. От волнения я не сообразил выбросить пачки в урну прямо там же, на глазах карабинеров, и таскал их с собой до конца поездки. И даже по возвращении в Мадрид я не позволил Эли их выкинуть. Я так сроднился с ними, что решил сохранить на память о пережитом, которое сознание всегда оставляет томиться на медленном огне ностальгии.
В Пуэрто-Монте меня ждала голландская группа. Выбрать именно этот район нас побудили не только неописуемой красоты пейзажи, но и та роль, которую он сыграл в новейшей истории страны. Пуэрто-Монт был ареной непрекращающейся борьбы. После кровавых репрессий, устроенных здесь при Эдуардо Фрее Монтальве, последние прогрессисты вышли из состава правительства. Левые демократы осознали, что будущее не только их, но и всей страны — за единством. Так начался стремительный и неудержимый процесс, увенчавшийся победой Сальвадора Альенде на выборах.
Закончив съемки в Пуэрто-Монте, а с ними и всю запланированную для южных районов программу, голландская группа выехала через Барилоче в Буэнос-Айрес, везя богатый материал, который предполагалось передать Эли в Мадриде. Я в одиночестве отправился в Тальку на поезде, в котором провел чудесную ночь, ничем не примечательную, если не считать жареного цыпленка, вернувшегося целым и невредимым обратно в вагон-ресторан, поскольку разрезать его бронированный панцирь я так и не смог. В Тальке я взял напрокат машину и поехал в Сан-Фернандо, сердце долины Кольчагуа.
На Пласа-де-Армас каждый уголок, каждое дерево, каждый камень напоминает мне о детстве. Сильнее всего, разумеется, старинное здание лицея, где я учился читать и писать. Я присел на скамейку, чтобы сделать фотографии, которые впоследствии пригодятся мне для фильма. Площадь постепенно заполнялась галдящими детьми, направлявшимися в школу. Некоторые останавливались попозировать перед фотоаппаратом, другие выставляли ладонь в объектив, а одна девочка выдала такое профессиональное балетное па, что я попросил ее повторить на более подходящем фоне. То один, то другой, присаживаясь рядом, предлагали:
— Сфотографируйтесь с будущим страны!
Формулировка меня удивила, поскольку что-то в этом роде я записал себе на одной из пресловутых пачек «Житана»: «В Чили практически невозможно отыскать человека, не задумывающегося о будущем». Особенно дети, представители поколения, не заставшего прежнюю страну, — у них, разумеется, имелось собственное видение своей судьбы.
С чилийской группой мы договорились встретиться в половине двенадцатого на мосту Де-лос-Макис. Я прибыл ровно в назначенное время и, подъезжая справа, увидел уже установленные на противоположном берегу камеры. Стояло ясное, чистое утро, напоенное запахом чабреца, и на этой земле я наконец почувствовал себя почти своим, особенно скинув пиджак с галстуком и превратившись в себя прежнего — курточно-джинсового. Двухдневная щетина на подбородке, появившаяся за время переезда из Буэнос-Айреса, когда я успешно отказывал себе в удовольствии побриться, тоже стала данью прежнему облику.
Убедившись, что оператор уже поймал меня в видоискатель, я вышел из машины и не торопясь пошел по мосту, чтобы успели отснять, а потом поздоровался со всеми по очереди. Меня вдохновляли их рвение и невероятная для такого юного возраста (пятнадцать, семнадцать, девятнадцать лет) зрелость. Самого старшего из них, руководителя группы, Рикардо, которому уже исполнился двадцать один, они называли «Старик». Ничто меня так не воодушевляло в эти дни, как их энтузиазм и помощь.
Прямо там же, на перилах моста, мы набросали съемочный план и принялись не откладывая воплощать его в жизнь. Сказать по правде, мои намерения начали несколько расходиться с первоначальными, соотносясь куда больше с воспоминаниями моего детства. Поэтому мы начали с видов этого моста, откуда в двенадцать лет шайка двоюродных сестер спихивала меня в воду, обучая таким варварским способом плавать.
Однако мало-помалу основной замысел фильма отвоевывал сданные позиции. В долине Сан-Фернандо находятся обширные пахотные земли, где крестьяне, низведенные ранее до почти рабского положения, во времена «Народного единства» впервые почувствовали себя под защитой закона. Прежде здесь было что-то вроде оплота феодальной олигархии, которая манипулировала результатами выборов с помощью своих «крепостных». При христианских демократах Эдуарде Фрея здесь состоялась первая масштабная крестьянская забастовка, в которой участвовал лично Сальвадор Альенде. Именно он, уже придя к власти, отобрал у зарвавшихся землевладельцев все привилегии и объединил крестьян в крепкие сплоченные коллективы. Сейчас в Центральной долине немым символом регресса торчит летняя резиденция Пиночета.
Разумеется, я не мог уехать из этих мест без фотографии памятника дону Николасу Паласьосу, который в своем беспрецедентном труде «Чилийская раса» утверждает, что коренные чилийцы, населявшие страну до прихода иммигрантов — басков, итальянцев, арабов, французов и немцев, — происходят непосредственно от древних эллинов и поэтому им уготовано судьбой господство над всей Южной Америкой, дабы указать всему миру путь к истине и спасению. Я родился неподалеку оттуда, поэтому все свое детство по нескольку раз в день проходил мимо памятника по дороге в школу, однако никто никогда не рассказывал мне, кому он поставлен. Пиночет, оказавшийся, напротив, большим поклонником идей Паласьоса, вытащил его из небытия, воздвигнув еще один памятник в самом центре Сантьяго.
Мы закончили съемки уже в сумерках, времени на то, чтобы преодолеть сто сорок километров до Сантьяго и не угодить в комендантский час, оставалось в обрез. Вся группа, кроме Рикардо, промаршировала прочь, а Рикардо сел за руль моей машины, и мы сделали большой крюк к морю, намечая точки для завтрашней съемки, при этом так увлеклись работой, что проскочили четыре полицейских кордона даже глазом не моргнув. Однако после первого я все же на всякий случай переоделся, перевоплотившись из режиссера Мигеля Литтина в чопорного уругвайца.