— Это просто вопиющее безобразие! — возмутился я.
— Ох, сеньор, что ж тут поделаешь… От нас ничего не зависит.
Франки, как всегда в критической ситуации прибегая к шутке, спросил, собирается ли она ночевать в Монтевидео, и девушка ответила ему в тон, что лучше справиться об этом у ее мужа, второго пилота. А я уже больше не мог выдержать ни секунды пребывания в фальшивой шкуре. Хотелось вскочить и, послав проверяющих к чертям, крикнуть им в лицо: «Да, это я — Мигель Литтин, кинорежиссер, сын Кристины и Эрнана, и ни вы, ни кто другой не вправе запрещать мне жить в собственной стране под собственным именем и внешностью». Однако в действительности я ограничился тем, что покорно и по возможности чинно протянул билет, скрывшись под надежным панцирем своего альтер эго. Контролер вернул мне билет, едва взглянув.
Через пять минут, пролетая над розовеющими на закате снегами Анд, я осознал, что шесть оставленных позади недель станут в моей жизни не самыми героическими, как думалось поначалу, а, что гораздо важнее, самыми достойными. Я посмотрел на часы — десять минут шестого. В этот час Пиночет, выйдя из кабинета в сопровождении своей свиты, прошел не спеша по длинной пустынной галерее и спустился на первый этаж по роскошной покрытой ковром лестнице, волоча за собой тридцать две тысячи двести метров ослиного хвоста, который мы ему прицепили. Я мысленно от всей души поблагодарил Елену. Стюардесса с изумрудными глазами принесла нам по коктейлю и сообщила, хотя мы не спрашивали:
— Было подозрение, что в самолет пробрался «заяц».
Мы подняли бокалы.
— Два «зайца», — сказал я. — Ваше здоровье!