— Да пусть сдохнет, мне нужно еще минут двадцать… введи дозу.
Галат продолжал кричать, старик потянулся к селектору, чтобы, наверное, уменьшить звук, но отдернул руку.
— Масличная гора, — выкрикнул галат. — Больно!
— Ничего, ничего, — сказал Круль, — ты скажи, и станет легче. Поделись со мной… Это слова давят. От них больно. Не сдерживайся…
— Дом у дороги… сразу возле автостоянки… вход слева-а-а-а! Его там не будет. Не будет… Но там будет связной… Хекконен… он знает… знает…
— А где ваша база? Кто в твоей пятерке?
— Круль! — позвал старик.
— Кто старший?.. Что? — спросил Круль.
— Оставь допрос на Стасика, а сам бери группу и езжай к тому дому. Быстро. Не рискуй, но и не мешкай.
— Хорошо, — сказал Круль. — Выезжаю. Вернусь — доложу.
Старик выключил селектор, передернул плечами:
— Не могу привыкнуть. Казалось, видел такое, что чувствительность должна была просто исчезнуть, выгореть, но нет.
— Мне один умный человек сказал, — Иван посмотрел в глаза старику, — что самые страшные пытки придумывает человек, который сам их проводить не будет. Если ты не должен будешь сам замараться, то мысли текут легко и свободно. Глаз иголкой выковырять, на абразивном круге, с пяток начиная, сточить — пожалуйста. Только не своими руками. Самые большие подонки в мире — те, кто сам боится замарать руки. Или кому разрешат остаться чистеньким. Мне приходилось общаться с техническими консультантами галат. Умные, работящие люди. Это чисто теоретическая задача, как усилить поражающие действие фугаса. Чистая теория. Набросал схемку, составил рекомендации и вернулся к созерцанию цветка в оранжерее. Смотрю, уважаемый Василий Кузьмич, вы из таких же, ранимых. Книжечки, музычка, негромкая интеллигентная беседа… А лицом к лицу слабо? Кишки своего приятеля — еще живого, заметьте, — с земли собирать, от песка отряхивать и пытаться назад, в распоротый живот сунуть…
Старик взгляд выдержал.
— А вы бы приказали замучить человека? — спросил старик неожиданно спокойно. — Смогли бы приказать вырвать ему ногти? Разрешили бы пытать умирающего? Если это нужно для большого, правильного дела. Если это спасет десятки жизней. Смогли бы? Вам ведь тогда, во время погрома, нужно было не с Администратором пререкаться, а врываться с ходу в офис, выносить всех вооруженных, мочить на хер всех, кто попытался бы помешать выносить детей. Даже детей убивать, если бы они стояли на пути. Так бы вы спасли хоть кого-то. А так — никого не спасли. И сами чуть не подохли, уважаемый господин Александров!
От спокойного, размеренного тона голос старика взлетел вверх и сорвался в хрип.
Старик схватился за грудь.
Иван вскочил, но старик остановил его движением руки, достал из резной деревянной коробки на столе двухцветную капсулу и проглотил. Замер, закрыв глаза.
На виске у него билась жилка. Левая щека подергивалась.
Иван неловко стоял возле стола, не зная, звать ли помощь или просто ждать.
Старик открыл глаза.
— Садитесь, Иван. Извините за то, что вспылил. В моем возрасте это неприлично.
— В вашем возрасте это опасно, — сказал Иван. — Я позову кого-нибудь.
— Я сказал — сядьте. У меня все пройдет. Уже прошло, — старик несколько раз глубоко вздохнул. — Прошло.
Иван сел в кресло.
— Вы извините меня… — тихо сказал старик.
— За что?
— За то, что напомнил…
— А я и не забывал. После того как меня оттуда уволокли, я долго думал. Меня отправили в дом отдыха, в сосновый бор к озеру. А после завтрака брал блокнот, ручку, шел на дальний берег и рисовал, чертил, считал… Если бы сразу пошел внутрь. Столько-то убито моими парнями, столько-то вывезено. После первого неудачного разговора со Старшим Администратором — плюс столько к потерям. Вход через дверь… атака через окна… плюс десять процентов к потерям… минус десять процентов… Даже после начала перестрелки я мог спасти несколько сотен человек. Не менее трех сотен… Не менее трех сотен, понимаете? Вы думаете, я этого не знал? Не понял? Но не это самое странное, Василий Кузьмич. Странное то, что я не знаю… честно, не знаю, как бы я поступил сейчас, если бы меня отправили сейчас к тому самому офису Службы Спасения. Я бы пошел на рывок? Я бы выкосил всех возражающих, а детей пинками согнал бы в автобус, спасая им жизни? Или все так же пытался бы переубедить того белобрысого подонка? Я не знаю. Я даже не могу себе представить, что должен был бы сделать. Посмотреть отвлеченно, со стороны, как можно холоднее, и сказать себе, что по Акту о Свободе Воли я не имел права навязывать что-либо предавшимся. Не имел права. Все просто. Я чист. Я получил выговор по итогам всего происшествия не за то, что не вывез детей, а за то, что ударил Старшего Администратора и полез в здание. Ну и потерял своего замкомвзвода. За прапора, которого я даже по фамилии не запомнил, мне вломили от имени командования, а за удар — по просьбе регионального офиса Службы Спасения… Я поступил правильно, чего же у меня до сих пор все внутри не на месте? Почему я себя ненавижу за тот день и не могу понять, ненавижу себя за то, что не спас три сотни жизней, или за то, что сам остался жив? Я и в Конюшню согласился идти, чтобы отвлечься, забыть о том дне. И почти забыл. Совсем недавно вспомнил, снова увидел во сне и понял, что ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно-правильно-правильно… И не могу ничего придумать, — Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.
— Извините, — сказал старик. — На самом деле — извините.
— Пошел ты… — пробормотал Иван. — Оставь меня в покое…
— Хорошо, — кивнул старик.
Дверь открылась, и вошел один из охранников.
— Проводи нашего гостя в его комнату, — сказал старик. — Предложи снотворное.
— В жопу…
— Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!
Иван встал, пошел к двери.
За спиной щелкнул селектор.
— Ну что? — спросил старик.
— Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.
Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.
— Вы в этом уверены? — Голос старика не дрогнул.
— Уверен.
— Отпустите его, — сказал старик ровным голосом.
— Хорошо.
— И запись допроса принесите мне.
Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.
Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.