Но был еще один уровень. Уровень Эпсилон, закрытый уровень. Приказ передавался исключительно устно, по телефону, без записи, право передавать приказ имели и порядок его передачи знали только несколько человек в стране. Все – высшие чиновники и офицеры генеральского и адмиральского уровня. Уровень Эпсилон – это тот же уровень Гамма, только по исполнении приказа вся информация из СБД изымается и уничтожается, и никто, ни один человек не знает, что произошло на самом деле, потому что не остается никаких следов…
Девица пожала плечами, застучала по клавишам, затем взялась за что-то, напоминающее летный штурвал, переходя на ручное управление. В черно-белой гамме на экране плыл Туркестан.
– Ручное управление, аппарат девять, боевой режим.
– Верно.
– Координаты?
– Четыре два Степан пять один пять два четыре семь на три восемь два один два три девять, конец.
– Четыре два Степан пять один пять два четыре семь на три восемь два один два три девять, исполнено.
На экране появилась сетка прицела.
– Приказ?
– Уничтожение, ущерб максимальный.
– Поняла…
Девица снова пощелкала клавишами, держа одну руку на «штурвале». На экране в левом верхнем углу загорелся значок, отражающий выбранное оружие – бомба «ОДАБ-250», самое мощное из всего, что нес сейчас «Ворон».
– Система стабильна, аппарат в боевом, получена цель, есть зона, есть готовность, есть разрешение, время над целью тридцать секунд. Люк открыт… сброс!
Изображение оставалось неподвижным, майор жадно смотрел на экран, отсчитывая в уме секунды…
… Двадцать пять… двадцать шесть…
На тридцатой секунде, как и обещала Александра, в центре экрана, там, где мигала красная сетка прицельной системы, вдруг на долю секунды мелькнула ослепительно-яркая вспышка, а потом появилось серо-бурое облако, закрывшее всю цель.
– Есть попадание… – прокомментировала девица, – прямо в яблочко. Мы их сделали.
Майор внезапно почувствовал себя старым. Очень старым. И больным. Таким больным и старым, что ему пора увольняться отсюда. К чертовой матери.
Майор пошел докладывать о поражении цели. Девица проводила его взглядом. Аппарат уходил направлением на север от Самарканда.
Туркестан, Самарканд. 05 марта 2017 года
– Открой рот! – сказал я, выходя из отеля, – а то барабанные перепонки лопнут! Иди вперед и не смотри вверх, иди как местный…
Взрывом нас бросило вперед, это было похоже на то, как тебя вдруг снесло ураганом. Плотная, немыслимо плотная, упругая и горячая стена подхватила и понесла нас, теряющих сознание, вперед, весь мир внезапно превратился в одну бесконечно большую и злую силу, швыряющую тебя, как щепку. Было нечем дышать…
– Алла! Алла!
Я пришел в себя именно от этого крика – горестного, дикого, разрывающего душу. Кто-то кричал на немыслимо высокой ноте, призывая Аллаха в свидетели того, что свершилось. Выли сигналки машин…
Спокойно…
Пошевелился – пошевелил ногой, потом рукой. Вроде все работало – хотя шум в голове зверский и чувствую себя – как марафон пробежал. Как-то раз мы, идиоты, решили без подготовки на марафон замахнуться. Правда, было мне тогда в два раза меньше лет, чем сейчас.
Кажется, руки-ноги целы. Только что на мне лежит?
Толкнул рукой – руки уперлись во что-то еще теплое и явно либо сейчас живое, либо совсем недавно бывшее живым. Бежали люди, что-то кричали, никто не хотел мне помочь – и я никого не хотел звать на помощь.
Это был осел, его снесло ударной волной. Мертвый осел.
Собрав в кулак волю, я выбрался из-под осла, огляделся – видно было плохо, пыль еще не осела. У дувала, который пошел трещинами и вот-вот мог рухнуть, сидел, прислонившись к нему, Араб, с обсыпанным пылью лицом. Он был похож на мумию.
– Четур асти? [49] – спросил я его на дари.
Араб закашлялся.
– Кха, эфенди… ташаккор [50] .
На самом деле это было неправда. Было плохо. Плохо и ему. Плохо и мне. Плохо, когда страна, которой ты служил с детских лет, пытается тебя убить. Плохо, что те люди, ради которых ты проливал кровь, предали тебя. Плохо, когда предатели на самом верху и нет никого, кто бы остановил их.
Кроме нас.
Поддерживая друг друга, мы направились в сторону проспекта Навои. Навстречу нам неслись вперемежку машины полиции и кареты «Скорой» – но ни один из нас даже не подумал обратиться за помощью.
Теперь мы настоящие враги. По-настоящему.
Пешком, не нанимая такси, мы добрались до автовокзала. Купили два билета на Термез на первый же отходящий автобус. До автобуса было еще минут тридцать…
Всходило солнце…
Отойдя, мы купили по лепешке. Пресная, испеченная в тандыре лепешка с зеленью и мясом – как только мы сюда пришли, с едой все же стало ощутимо лучше. Присели в стороне на корточки – мусульмане могут сидеть так часами. Я чувствовал себя так, как будто меня долго и изощренно пинали, все мое тело протестовало против такой позы, голова кружилась – но делать было нечего. В окружении узбеков – будь узбеком.
– Что, ко всем чертям, происходит? – Араб не знал всего, он не знал про Черную Гвардию, он не встречался с князем Абашидзе и прочими, а вот я знал, и знал хорошо. И уже додумался, кто нас пытается убить и за что.
– Ничего хорошего. В стране идет открытый переворот. Потом – военная диктатура. Или не знаю что.
– Но…
– Говори тише! – осадил я Араба. – Еще не мешало влипнуть из-за твоего крика.
– Кечир, эфенди…
Мы откусили от лепешек, потому что на нас обратили внимание. Два человека – сидят и перекусывают. Ничего интересного.
– Кто стоит за всем за этим?
– Ты не много вопросов задаешь?
Араб схватил меня за руку, заговорил тихим, полным злости голосом:
– Там, б… е… твою мать, погиб не просто мой сослуживец. Он был мне как сын, потому что у меня никого нет, всех моих убили в Бейруте! Я его… как сына учил, вместо себя оставить хотел, когда в отставку подам. Да за этого парня… Я тому ублюдку, который его убил, все кишки через глотку вытащу…
– Я тоже был в Бейруте, – напомнил я, – и в Тегеране тоже.
– Я знаю…
– И я все же постарше тебя, когда ты пацаном в Бейруте был, я уже там воевал. Так что – не забывай про субординацию и отпусти руку.
Араб отпустил.
– Прости.