И захохотал.
Над головой капитана висел портрет Бенкендорфа. Тоже немца, между прочим.
– Ты еще молодой и не понимаешь, – сказал капитан, отсмеявшись. – Книга может выйти, извини, бездарной. Но если книга нелегальная, она обречена на популярность. Люди будут ее перепечатывать и распространять по доброй воле. Не читал «Белые одежды» Презента? О том, как академики затравили гениального агронома-самоучку? И не читай, даже не думай. Чудовищная дрянь и графомания. Только у академиков из-за этой книжонки бо-ольшие неприятности. Потому что когда начали разбираться, выяснилось: допустим, агроном-то мошенник, но и господа ученые половину академии разворовали!
– Я-то тут при чем? – удивился Саша.
– Да и Презент ни при чем, – сказал капитан. – Я так, ради примера. Литература, друг ситный, – великая сила. Особенно русская. Особенно если ей разрешить.
Оглянулся на Бенкендорфа и фамильярно подмигнул ему.
Тем временем Рау и фон Рау потихоньку собирались заново, обменивались весточками, все оказались целы и более-менее здоровы, один Гуннар завис между небом и землей, живым его никто не видел, мертвым тоже.
Саша закончил школу, устроился в типографию учеником печатника и на удивление легко приткнулся стажером в местную газету. Для «пленного», пускай он и сын главного инженера, это было отлично. Саша подозревал, что не обошлось без звонка от капитана. В целом жизнь складывалась неплохо, даже приходилось определенные усилия прилагать к тому, чтобы сдуру раньше времени не жениться. Тоску по родному дому, что накатывала временами, Саша старательно давил. Он не мог себе позволить быть неприкаянным, это казалось ему слишком по-русски, и быть несчастным – это выходило чересчур по-немецки.
Он вообще старался поменьше рефлексировать, потому что, когда начинал обдумывать свою историю, на ум шло странное. Однажды Саше вступило в голову, что формально он не кто-нибудь, а бывший солдат вермахта, дезертир и военнопленный, короче – настоящий ветеран Второй мировой войны, только никудышный ветеран, поскольку нарушил воинскую присягу, и по-хорошему надо бы его расстрелять. Это так ошарашило, что он даже водки выпил с перепугу. Ночью ему приснился серый берег, и с тех пор Саша избегал крепкого алкоголя.
Отец, напротив, поддавал все чаще и потом тянул «Из-за острова на стрежень».
– И не смотри на меня так! – сказал он сыну однажды. – Положение у меня хуже губернаторского, знаешь ли.
– Я-то знаю, что это значит, – ответил Саша. – Я все-таки на филфак иду.
На другой год он поступил, и ему разрешили в порядке исключения переехать в Москву, правда, с условием поселения в общежитии – чтобы был под присмотром. Раз в неделю Саша исправно отмечался у синих мундиров. Они в Москве оказались строгие и неразговорчивые, вместо бенкендорфов в кабинетах держали портреты нынешнего министра, и Саша уже скучал по своему капитану. Дядя Игорь глядел молодцом, снова женился и готовился стать папой – похоже, совсем выздоровел после секретных дорожных работ. Он вернул себе прежнее влияние, был вхож во многие высокие дома и довольно быстро пристроил Сашу на радио.
Вот это оказалось действительно неудобное положение: Саша меньше всего хотел быть каким-нибудь младшим редактором, он мечтал о репортажной работе, но с его режимом это было невыполнимо. Тогда Игорь сказал кому следует, и вдруг Саше вышло послабление: отмечаться раз в месяц и перемещаться невозбранно в известных пределах, только чтобы не наглеть, понятно?
– Вам стоит узнать Россию получше, – сказал Саше синий майор, глядя куда-то мимо. – Если останетесь, это пригодится, а если уедете, расскажете там, какие мы на самом деле. А то про нас сочиняют небылицы.
– Про вас – это про госбезопасность? – уточнил Саша.
– Про русских, – сдержанно обиделся синий майор.
Фамилия синего была Берия, и Саша подумал, что рассказывать о нем правду в Германии бессмысленно: ну кто поверит, будто в русское гестапо берут каких-то монголо-татар, да еще позволяют им дорасти до майоров.
Но облегчение режима вышло очень кстати: Саша и правда хотел узнать Россию лучше.
– Это только начало, я слышал, скоро всем будет полегче, – сказал Игорь. – Пора уже, хватит. В конце концов, вы не военнопленные.
– Я был военнопленным, – сказал Саша и помрачнел.
– Ты вообще много успел, братик. – Игорь всегда называл племянника так, да и держался с ним скорее по-братски. – Я тебе даже слегка завидую. Ты у нас везучий.
– Да ну его, такое везение, – сказал Саша искренне.
Из него получился хороший репортер, он много ездил по стране, видел ее во всей красе – и все больше за нее переживал. Ему стало ясно русское убожество и понятна русская безалаберность, и поверил он алгеброй русскую надежду на авось. Здесь не было культа завершенной работы, доведенной до логического конца, и не могло появиться никогда. Здесь такое не особенно поощрялось. Вылизывать все до блеска не считалось необходимым. Это твое личное дело: хочешь – старайся, молодец. Не хочешь – не напрягайся.
В России просто не существовало единого понятия о качестве. Тут жили как бы сами по себе мастера своего дела и еще те, кто стремился вырасти мастерами, – и огромная масса всех остальных. Мастера создавали штучные прекрасные вещи и хорошо зарабатывали. Остальные делали ширпотреб, зарабатывали посредственно, но зато не напрягались. Игорь Рау не умел не напрягаться, поэтому строил отличные дороги, но занимал узкую нишу – у него были свои отношения с заказчиками и подрядчиками, выстроенные годами. Он был мастером и работал там, где действительно нужен. В нише нашлось бы место еще для двух-трех инженеров Рау, а для десятка уже нет. И это странное отношение распространялось на все сферы, начиная с точного машиностроения и заканчивая колкой дров.
К несчастью, Россия могла себе позволить такие порядки: она по-прежнему неплохо зарабатывала на сырье, и когда ей требовались действительно качественные вещи – покупала их. Так не могло продолжаться вечно, но об этом можно было подумать завтра, а еще лучше послезавтра или когда-нибудь потом.
Немцы это уже проходили, но по-своему, по-немецки. В прошлом веке, когда товары из Германии считались второсортным барахлом, особенно по сравнению с английскими, на всех германских предприятиях развернулась фанатичная борьба за качество. Она дала свои плоды через несколько десятилетий. И еще много лет понадобилось, чтобы фраза «немецкое – значит отличное» зазвучала действительно гордо, ведь мало делать хорошие вещи, надо еще и потребителям это доказать. Как в похожей ситуации будут справляться русские, Саша не представлял: скорее всего – никак. Они просто не смогут договориться между собой.
Здесь очень гордились своими товарами, потому что – свои. Это считалось патриотично. Честно признать, что товары – так себе, непатриотично. Товары получались по большей части действительно так себе. Но благодаря политике заградительных пошлин, которую ввел Миротворец и всячески поддерживал нынешний кабинет, рядовому патриоту сравнивать было особенно не с чем. Не по карману.