Вот так-то – трудная штука диалектика, особенно когда не теоретизируешь на научном диспуте, а со всего размаха попадаешь в нее мордой. А я сейчас тебе еще и добавлю!»
– Их! Именно их! – без околичностей выдал Мишка Роське, потерявшемуся от необходимости отвечать, хотя бы самому себе, на трудные и неприятные вопросы. – Думаешь, ты за веру Христову сегодня вступился? Нет! Ты СЕБЯ поставил превыше всех и в невежестве своем взялся судить, кто свят, а кто грешен. Ты СВОЕ против рода поставил, не задумавшись. А что бывает с народом, который раскололся внутри себя, знаешь? – Мишка сделал паузу, отметив про себя, что в горнице повисла напряженная тишина: присутствующие замерли в ожидании развязки. – Так какого хрена ты раскол среди СВОИХ вносишь?!
Он говорил сейчас не только для Роськи или Матюхи – для всех, чтобы больше никогда не пришлось повторять никому:
– Решай, кто для тебя свои: твои товарищи, что в бою за тебя жизни кладут, или попы, которые на костер этого недоумка и тетку Настену поволокут?! Решай сейчас, ибо чужих нам в роду не надо! Я за вас перед родом и Господом отвечаю как крестный, как сотник, принявший вас под свою руку, а потому я – ваша вера, правда и исповедник! И в каждом из вас я должен быть уверен, как в себе! Если еще кто-то из вас против своих что умыслит или поставит что-то выше рода и единства нашего – убью на месте! Любого!
Только теперь боярич позволил себе обернуться к остальным ближникам. Отроки – даже братья – не отрывали от него глаз, словно завороженные. Мишке на миг стало не по себе: такие вера и преданность отражались сейчас в этих взглядах – и ни тени сомнения. Но только так и надо было!
Илья глядел на молодого сотника серьезно и, похоже, даже подтянулся, словно в строй встал. Егор, как всегда, оставался невозмутим, но в целом, кажется, своего подопечного одобрял, а вот Никифор о чем-то глубоко задумался, причем с таким видом, словно его кобыла вместо привычного навоза стала вдруг нестись яйцами.
– Ну и что мне теперь с вами делать?
Роська побледнел до прозрачности, Матвей же, напротив, покраснел, но злились они не на сотника и не на товарища, стоявшего рядом, а на себя самих и напрягались от тяжести той вины, которую повесил на них Мишка. Родившиеся неизвестно где, воспитанные один полупиратами на ладье, другой вообще черт знает кем и как, прошедшие в буквальном смысле огонь и воду, они оба сейчас оказались в состоянии «лучше в петлю», ибо за последние полгода незаметно для самих себя срослись с родом Лисовинов, что называется, до самых печенок.
– Раз я сам вас назвал ближниками и советниками и пока не разжаловал, – Мишка подчеркнул голосом это «пока», увидел, как пацаны удивленно вскинули головы, и слегка развел руками, как бы извиняясь за такой недосмотр, – то сейчас вашего совета и спрашиваю. Сами напортачили – сами и наказание себе теперь выбирайте, по вине.
Сомнений, что сотник измыслит нечто доселе невиданное, отроки не испытывали, лишь обреченно приготовились выслушать ужасный приговор, а посему, услышав вердикт боярича, ошарашенно замерли – Роська так и вообще с приоткрытым ртом. Не то что придумать что-нибудь вразумительное, но даже более-менее осмыслить сказанное им вряд ли бы сейчас удалось – Мишка в этом не сомневался, но сочувствия к страданиям воспитуемых не испытывал, и его иезуитское предложение являлось всего-навсего частью воспитательного процесса.
Первым всякую надежду справиться со столь сложным поручением оставил поручик Василий. Сглотнув, он выдавил из себя вполне логичное признание:
– Нету такого наказания…
– Что?! – грозно сдвинул брови сотник. – Как отвечать положено?!
С видом христианского мученика, влекомого на растерзание львам, Роська привычно вытянулся и отчеканил:
– Никак нет, господин сотник! Ничем нельзя искупить!
– Смертью только… – неожиданно брякнул Мотька; спохватившись, тоже вытянулся как на плацу и отрапортовал не менее браво: – За то, что на брата руку поднял, – смерть!
– Готовы искупить! Сами… – подхватил Роська, обретая уверенность от подсказки.
Протяни ему сотник кинжал или меч, поручик Василий и впрямь наплевал бы на спасение души и все заповеди отца Михаила, ибо честь воина превыше всего. Как у самураев, о которых он и слыхом не слыхивал, но родство с которыми ощутил. И Мотька туда же, с ним вместе – и рука не дрогнет что у язычника, что у христианина.
«Довольны, сэр Майкл? Вы им про наказание, а они вам про искупление… Твою ж мать, они и в самом деле готовы! Вы ЭТОГО хотели? Вот они – ваши пассионарии, вашими руками слепленные! Придурок! Управленец гребаный! Они же не просто так – они ЗА ТЕБЯ сейчас готовы умереть, а Роська, хоть и верит искренне, как тебе никогда не уверовать, служение тебе поставил превыше спасения души.
Именно сейчас они по своей воле отдали свою жизнь в твои руки и признали твое право вершить их судьбы. Вот они – та сила, которая все сметет по твоему знаку, но только с такими и можно мир переделывать или завоевывать. Вот уж в самом деле «Вперед, вас ждут великие дела!». Теперь никуда не денешься, ибо крепче любой клятвы связан по рукам и ногам запредельной верой своих соратников. И будь добр этой вере соответствовать!»
– Чего?! – взвился со своего места Егор, но тут же скривился и сплюнул: – Придурки, вашу мать! Головой ушиблись?!
– Так ты их и ушиб, Егорушка, – развел руками Илья, снова усаживаясь на лавку, с которой его сдернули слова мальчишек.
– Вот и я думаю, может, с другой стороны приложиться для равномерности? – Егор задумчиво посмотрел на свой кулак. – А-а, ладно, нужники почистят – в головах и просветлеет…
«Ну ничего за тысячу лет не изменилось! Что сейчас, что через десять веков лучшее средство от помутнения в мозгах – в ухо и нужники чистить. Только это ж они мне сейчас всю малину – в смысле воспитательный процесс поломают! Или Егор специально для меня встрял? С него станется…»
Специально или нет встрял десятник со своей репликой, Мишке было недосуг разбирать, но именно его вмешательство помогло прийти в себя от накрывшего осознания новой, неподъемной ответственности за этих мальчишек, ставших сейчас – именно сейчас! – той самой дружиной, с которой он пойдет дальше. Такую преданность и такое доверие не купишь, они в ответ требуют точно такой же полной самоотдачи, без отпусков и выходных, без пенсии в отдаленной перспективе – на всю оставшуюся жизнь.
«О высоком потом станете размышлять, сэр Майкл, сейчас парней надо к нормальному бою приводить. И чем скорее, тем лучше».
– А на хрена мне ваша смерть? – Мишка окинул «самураев» с ног до головы оценивающе-презрительным взглядом. – Смыться захотели, засранцы?! Наворочали тут, а нам за вас расхлебывать? Не выйдет! Опять только о себе думаете! Не того от вас ждал.
Он разглядывал мальчишек, ошалевших от дополнительного обвинения в дезертирстве.
– Искупления, значит, хотите?! Так делом искупайте, а не дурью! Что натворили, то и исправляйте! Вдвоем! Как – не знаю, но завтра после чистки нужников себя в порядок приведете и пойдете оба к отцу Ананию. Хоть в ногах у него валяйтесь, а добейтесь, чтобы он взял вас к себе… – Мишка задумался и уточнил: – Ну в учение вряд ли, а вот в помощь… Проситесь помогать ему ухаживать за больными, пока мы отсюда домой не отправимся. Матвей должен узнать, что монаху в лекарском деле известно, чему и Настена не научит. Непременно есть что-то такое, раз их самих разные люди учили. Заодно о себе, а значит, и о всех нас мнение у святого отца исправите: не такие уж мы темные и дикие, раз учиться рвемся. Василий же, как более твердый и просвещенный в вере, поможет Матвею впросак не попасть и не допустить какой-нибудь глупости по незнанию. Ясно? Ну, значит, на том и порешим.