Без трактора тут было не обойтись, но мы все же сцепили тросом наши автомобили и попробовали вызволить «Мазду». Я знал, чем закончится это дело. Так и вышло: моя «десятка» скользнула в глубокую грязь и тоже намертво увязла – я даже выбраться не пытался, сразу заглушил двигатель, закрыл окна и вылез наружу.
– Оставим машины здесь, – озвучил я свое давнее решение, как будто оно только что пришло мне в голову. – Сейчас возьмем самое необходимое и двинемся в деревню пешком. А когда обоснуемся на месте, вернемся сюда за остальными вещами и подумаем, как будем выбираться.
Такая перспектива никого не обрадовала. Но, поскольку иных решений предложено не было, мой план все же был принят.
Минут тридцать ушло на сборы. Что взять, что оставить, решал я. Провизия, вода, немного одежды, лекарства из списка Романа, автомобильные аптечки, ножи, фонари, зажигалки, оружие, конечно же, – вещей брали минимум, так как нести их было не в чем – рюкзаков у нас не было. Не оттягивать же руки пластиковыми пакетами? – идти далеко, а еще лежачую Таню каким-то образом надо транспортировать. Я очень кстати вспомнил, как снаряжалась в дальний магазин моя бабушка – у нее специально для этих походов имелись две большие сумки, связанные лямками: одна сума – наперед, другая – за спину. Я попробовал сделать что-то похожее из тряпичных узлов с собранным барахлом. Получилось неплохо: вес распределен, лямки на плечах почти не ощущаются, руки свободны.
А вопрос с транспортировкой Тани решил Димка. Он, взяв у меня топор, сходил в кусты, вырубил несколько ивовых жердей. Потом из всей нашей одежды набрал футболок покрепче да побольше, пропустил жерди через них, приложил поперечины, связал жесткую раму. Получились пусть и грубые, но носилки. Таня едва на них поместилась, пришлось ее привязывать, чтоб не вывалилась по дороге. Она сначала вела себя смирно, но когда сообразила, что мы собираемся тащить ее, заартачилась. Впрочем, скоро она обессилела и сдалась. Да и понимала она все.
Двинулись дружно. Я, Димка и Минтай тащили носилки: двое несут, а один отдыхает, впереди идет, по сторонам поглядывает. Катя и Оля повесили на себя переметные сумы, мной изготовленные. Со стороны поглядеть – натуральные беженцы.
А мы беженцы и были. Лишенцы.
Уставшие, больные, испуганные – пусть и бодрящиеся.
Мы и сотни метров не прошли еще, а я уже засомневался, что правильно оценил силы нашего отряда. Не верилось теперь, что мы одолеем десять километров весеннего бездорожья. Только и успокаивал себя тем, что ничего страшного случиться не должно: ну свалится кто-нибудь на половине пути, откажется идти дальше. Ну разведем огонь, встанем лагерем, передохнем, перекусим, поспим – все же кругом родные поля и перелески, а не пустыня какая-нибудь, не арктические торосы.
Опять Оля начала всхлипывать. Она чаще остальных оглядывалась на брошенные в грязи машины. Я попросил Минтая сменить меня у носилок, а сам подошел к девушке, взял ее под руку. Я ничего не говорил. Просто шел рядом. Долго шел.
Димка было затянул какую-то маршевую песню. Но, слава богу, быстро заткнулся.
Таня уснула. А может, умерла. Мы боялись проверять.
Катя шагала рядом с Минтаем, что-то рассказывала ему.
Машин уже не было видно.
Раскисшая дорога пошла в гору и сделалась чуть посуше.
– Далеко еще? – спросил меня Димка.
– Да, – ответил я, глядя под ноги. – Еще далеко.
* * *
Сказать честно, мне не хочется описывать этот пеший переход. Я устал от той дороги тогда и почти так же устал от нее теперь. Мне хочется поскорее завершить эту часть своего повествования и начать новую историю – историю о том, как и почему я остался один.
Но кое-что я все же напишу.
Расстояние в десять километров мы преодолели за восемь часов. Мы пришли на место, где была деревня Плакино, ночью, в темноте. Я удивляюсь, что мы не сбились с пути и ничего себе не переломали. Последние километры я вел доверившихся мне товарищей практически наугад – дороги здесь уже не было, а ориентиров, чтобы держать направление, в сумерках не разглядеть. Мы вязли в раскисшей земле. Глиняные вериги на каждом шаге сваливались с наших стоп. Порой мы останавливались просто потому, что кто-то из нас не мог вытащить из грязи ноги.
Это чудо, что мы не уронили носилки, хоть и спотыкались десятки раз.
К нам опять вернулась хворь: мы сипели, кашляли, задыхались. Только Димка был здоров. И он тянул нас всех, когда приходилось особенно трудно. И спрашивал меня – зло, люто:
– Далеко еще?
– Да, – сипел я, зная, что расслабляться сейчас нельзя.
Последний раз он задал этот свой вопрос, когда я уже понял, что мы идем через бывшую деревню, и даже угадывал очертания дома впереди.
Но я дал такой же ответ, как и раньше, потому что – действительно – оставшиеся двести метров – это было очень далеко. Мне показалось, что мы тащились целый час, прежде чем я смог привалиться к бревенчатой стене.
– Все, – выдохнул я. – Пришли.
Изба оказалась запертой, но выворотить топором прибитые гвоздями скобы было нетрудно даже нам. Дверь заскрипела жутко, из тьмы проема повеяло нежилым, и мне вдруг представилось, что оставленная людьми изба населена страшными тварями – не зомби и не ограми, а какими-то замшелыми древними чудовищами: виями, банниками, лешими. Вот сейчас мы войдем, двери за нами сами затворятся со стуком, а за печью, под лавкой, в темных углах зажгутся глаза и побегут шепотки, от которых у человека ум за разум заходит…
– Чего встал у порога? – толкнул меня Димка. – Добрались мы в твое Мудли, давай располагаться.
Он помог нам с Минтаем опустить носилки. Девчонки уже опасливо заходили в темный дом, выставив перед собой светодиодные фонарики. Тихо вздыхали половицы, отвыкшие от человеческой поступи. Рвалась паутина.
Дом был мертв.
Мы внесли Таню и закрыли за собой дверь, сунув в кованую ручку найденный здесь же черенок от лопаты. Мы почти не разговаривали – на это у нас не оставалось сил. И знакомиться со своим новым жильем у нас на тот момент не было никакого желания. Преодолев темные сени, тесные от скопившегося тут барахла, мы ввалились в жилую комнату – и вот тут я начал отрубаться.
Помню, как мы укладывали на пыльный старый диван Таню.
Помню, как трудно и долго кашляла Оля, сидя в углу на огромном сундуке.
Помню Минтая, лезущего на печную лежанку.
Помню себя, запирающего дверь хлипким накидным крючком…
Димка потом нам рассказывал, что мы выключились все одновременно. Он сам еще держался, даже делал что-то: пытался в подтопке огонь развести, принесенные вещи прибирал, нас обходил, укутывал, на теплые подстилки перекатывал, лекарствами подпаивал. Он и уснул за делом: сидел перед печью, подкладывал в огонь поленца, в подпечке найденные, грелся, об ужине думал – тут его и сморило…