Василий спустился обратно в комнату и приступил к ужину.
Народец здесь, должно быть, помельче, — если бы в Диком поле кто-нибудь вздумал навестить соседей с таким неприличным шумом, обратно наверняка бы никто живым не вернулся. Там подкрадываются бесшумно, нападают внезапно, убивают безмолвно, грабят быстро — всегда трезвые и на голодный желудок, и лишь возвратившись и выставив надежную охрану, могут позволить себе веселое застолье, разгул и шумный дележ добычи.
Медведев поужинал неторопливо и с аппетитом, запил хлеб и луковицу несколькими глотками знаменитого греческого вина и уже приготовил себе постель из охапки сена, когда шум и крики стали вновь приближаться.
Едут обратно. Глянуть, что ли…
Он вышел во двор своего дома и встал у ворот за вереей, невидимый с дороги.
Отряд возвращался, сильно растянувшись и поредев наполовину; несколько окровавленных, израненных людей едва держались в седлах, какой-то бородач вез длинный белый сверток, похожий на закутанное женское тело, а когда все уже, казалось, проехали, последний всадник вернулся и громко заорал:
— Степан! Ты где?
Что-то знакомое почудилось Медведеву в его голосе. Он присмотрелся внимательней.
Да, нет сомнений — это тот самый бродяга, который сегодня днем приставал с расспросами на постоялом дворе в Медыни, только сейчас одет он совсем иначе и вооружен до зубов.
Наконец показался последний, сильно отставший всадник, и сразу стало ясно, что его задерживало. На крепком татарском аркане, привязанном к седлу, он волочил какой-то тяжелый, грязный мешок.
— Да брось ты наконец эту падаль! — яростно крикнул вернувшийся.
Тот, кого он назвал Степаном, выхватил саблю и, обернувшись на скаку, перерубил аркан. В этот момент он находился как раз напротив Медведева» и мешок, прокатившись еще несколько саженей, с глухим стуком ударился о верею, за которой стоял Василий.
Лошадь, освободившись от тяжести, резко рванулась вперед, и оба всадника умчались вдогонку своему отряду.
Степан? Хорошо. Жаль, не удалось его как следует разглядеть — лицо чем-то обмотано, волосы спрятаны под меховую шапку, одет, как и все здесь, по литвинскому обычаю, но это, несомненно, тот второй оборванец, что сидел в темном углу медынского постоялого двора…
Стук копыт быстро стихал вдали.
Василий вышел из-за вереи, склонился над мешком у своих ног и в холодном лунном свете увидел то, что и ожидал-грязные, кровавые лохмотья, прилипшие к страшно обезображенному, уже совсем холодному телу.
Медведев перекрестился, прежде чем прикоснуться к покойнику: так научил его отец, когда он был еще совсем маленьким — и это, пожалуй, одно из самых ранних детских воспоминаний — умерла после короткой болезни мать, и отец хотел, чтобы они вместе положили ее в гроб, хотя, конечно, поднял покойницу он сам, а Василий только ухватился ручонкой за подол ее платья, но с тех пор он всегда крестился, прежде чем притронуться к мертвому, независимо от того, был ли это его товарищ или только что убитый им самим враг.
Он срезал аркан, затянутый на ногах мертвеца, неторопливо и аккуратно свернул его кольцами, чтобы завтра при свете дня разглядеть как следует, затем не без труда поднял довольно тяжелое тело, отнес в дом и уложил на скамью, стоящую посреди комнаты, где он недавно ужинал. Отыскав в углу какие-то полуобгоревшие лохмотья, он прикрыл ими покойника, прихватил оставленную на кровати бутыль с вином, вышел, плотно прикрыв осевшую на одной петле дверь, и направился к Малышу. Здесь он приготовил себе постель из остатков сена, внимательно прислушался к обычным ночным шорохам, доносящимся снаружи, не уловил в них ничего подозрительного, вытянулся поудобнее, глубоко вздохнул и тихо сказал себе:
— Ну вот я и дома!
Должно быть, чуткое ухо коня первым уловило этот звук, и Малыш осторожно потрогал хозяина копытом. Медведев, еще не успевший как следует уснуть, сразу открыл глаза и напряг слух, хотя по привычке не шевельнулся, чтобы ничем не выдать своего пробуждения и обмануть возможного противника, совсем забыв, что он не в открытой степи, а в четырех стенах бревенчатой баньки, где его снаружи и днем-то никто не увидит, а ночью тем более.
Прошла целая минута; прежде чем и он услышал странное редкое постукивание, и еще одна, прежде чем догадался, что оно означает: кто-то, стараясь не шуметь, пробирался к дому, но не со стороны дороги, а с противоположной — от невидимого берега Угры, который находился где-то внизу за крутым обрывом, причем пробирался очень осторожно, ощупывая дорогу впереди себя палкой, и вот когда палка натыкалась на корягу или камень, тогда и раздавался этот короткий глухой звук.
Приникнув к щели между рассохшимися бревнами, Василий разглядел едва заметную в холодном лунном свете тропинку, ведущую от развалин дома к обрывистому берегу, и врытую в землю лавку у самого спуска к реке в дальнем конце тропинки.
И вот там-то, возле лавки, вдруг неожиданно, словно из-под земли, появился обтрепанный нищий с посохом в руке и грязной сумой через плечо: вид убогий, одежонка жалкая, старые истоптанные сапоги, длинные космы белых волос свисают из-под рваной шапки на плечи, седая борода и усы скрывают все лицо, и на вид кажется, что это человек немолодой, хотя фигура у него стройная, гибкая, плечи не сутулятся, а поступь осторожна и упруга…
Поравнявшись с банькой, нищий повернулся к ней спиной и остановился, прислушиваясь.
Медведев не мог видеть его лица, и ему ничего не оставалось, как разглядывать посох, который сжимала рука нищего.
Покрытый богатой резьбой набалдашник в виде змеи, обвившейся вокруг суковатого ствола, на самом деле служил рукояткой клинка, спрятанного в деревянные ножны, украшенные узорчатой полоской меди. Но странным было не это — подобные изделия Медведев видел не раз; удивляла тяжесть посоха — рука нищего всякий раз напрягалась, когда он поднимал его, а тупой наконечник оставлял в мягкой почве глубокий след.
Оглядевшись, нищий уселся под березой невдалеке от колодца и стал наблюдать за дорогой.
Небось, ждет кого-то, леший меня разорви! Ну, что ж, подождем вместе!
Нищий сидел неподвижно, Медведев, опасаясь выдать себя, тоже не шевелился, и так прошло около четверти часа, прежде чем на дороге у дома, бесшумно вынырнув из лесу, появился человек.
Это был мужчина средних лет, одетый, как зажиточный горожанин: теплый полушубок, на голове меховая шапка, на ногах добротные сапоги, а с кисти руки свисает нагайка, — стало быть, приехал сюда верхом, а лошадь оставил где-то неподалеку, чтобы добраться до места встречи незаметно. В отличие от нищего, он казался пугливым — постоянно озирался и вздрагивал от криков ночных птиц и обычных лесных шорохов — ясно, что не часто ему приходилось блуждать по ночам в незнакомых местах.