— Видишь ли, Елизар, если бы в этом деле не участвовал Медведев, о котором мы сегодня так много узнали, я и не подумал бы спасать от гнева князя Семёна прогнившую шкуру этого Кожуха…
Но если сегодняшняя попытка не удастся, Медведев будет и дальше преследовать Кроткого. Он ведь не оставит своих друзей — это ясно. А пока Медведев будет двигаться в глубь Литвы — я поеду к Медведеву. Во-первых, в его отсутствие мне гораздо легче будет пересечь рубеж, а во-вторых — и это главное, — я наконец смогу оказать неоценимую услугу Полуехтову, выручив его сына, если этот Степан еще жив… Великокняжеский дьяк нам очень нужен.
— Тонкое и дальновидное решение, — одобрил Елизар.
Глядя, как слуги Быка уносят в дом бесчувственного Алешу, Симон снова рассмеялся.
— Больше всего меня восхищает этот юный хитрец. Посмотри, как ловко он все проделал и остался при этом вне подозрений Кожуха. Мы с тобой не ошиблись относительно истинных причин его преданности мнимому хозяину. Мальчишка далеко пойдет! У этого Медведева и его друзей верные люди. Я убежден, что не довезти Кожуху пленницы! Но это — не наше дело. И потом, ты ведь знаешь: сильные люди — это моя слабость. Я от всего сердца желаю им победы! Нам нужно было всего лишь придержать здесь Медведева, и мы это сделали. Больше они ничем нам не мешают — не будем же и мы мешать им! Раньше, чем в Гомеле, девушку не вызволить. А мне этого времени вполне достаточно.
Симон взглянул в окно и встал.
— Я убежден, что погоня вернется ни с чем. Куда Кожуху угнаться за такими молодцами. Нам очень не хватает людей, подобных этой тройке.
Но, боюсь, никто из них никогда не пойдет с нами, — с грустью улыбнулся он.
— Ты не прав, Симон. Они служат великому князю, и если на Московском троне воцарится великий князь, который будет служить нам…
— Думаешь, удастся?!
— Отбрось сомнения, Симон! Разве ты забыл небесный знак, под которым родились мы оба?
Ты ведь не хуже меня знаешь астрологию. Мы всего добьемся — ибо людям, рожденным под знаком Быка, принадлежит мир.
Поздним дождливым вечером того же дня в глухом лесу под Рославлем четыре человека, опустив головы, стояли перед свежей могилой.
— Пришлось мне все же, хозяин, вернуть свой долг — теперь мы квиты, — сказал Аким перед смертью и слабо улыбнулся. — Вы поезжайте… Не ждите…
Но они подождали.
Потом молча сели на коней и выехали на Гомельскую дорогу.
Навстречу им промчалась карета, запряженная четверкой лошадей, и хотя они посторонились, давая ей дорогу, она все же окатила их фонтаном грязных брызг.
Никто из четырех всадников не заметил бледного лица, окаймленного седыми волосами, мелькнувшего на секунду в окошке кареты.
Симон Черный ехал к рубежу.
На мягких подушках переднего сиденья легко покачивался маленький узелок с изодранным рубищем нищего и неподвижно лежала, глубоко вминая бархат, красивая тяжелая трость, доверху набитая венгерскими золотыми…
Над рекой Ипутью висел густой туман.
До восхода солнца оставалось не меньше часа, птицы еще не проснулись, и глухая тишина царила вокруг.
На большом плоском валуне у самой воды сидел человек. Он сидел здесь давно — дорогие, расшитые золотой нитью сапоги на высоких каблуках глубоко увязли в мокром песке; он не замечал промозглой утренней сырости — теплый мохнатый плащ бесполезно свисал за его спиной, покрывая влажный от росы камень; его обнаженная, коротко стриженная голова чуть склонилась, а большие таза, глубоко спрятанные под высоким лысеющим лбом, смотрели вперед напряженно и внимательно, будто силились разглядеть, что прячется там, за непроглядным туманом, за рекой Ипутью, за непроходимой пущей на том берегу и где-то еще дальше…
Он ощутил, что пальцы его ног закоченели от холода, и, с усилием вытащив глубоко увязшие сапоги, переменил позу. При этом рукав кафтана зацепил рукоять поясного ножа, нож легко выскользнул из ножен и упал в песок.
Он склонился, поднял нож и, вытирая полой лезвие, задумчиво наблюдал, как быстро исчезают, сглаживаясь в зыбучем песке, глубокие следы его сапог. Разве не так же бесследно забываются в этом мире наши деяния, когда мы уходим? Нет, не может быть!
Глубоко вонзая острое лезвие в мягкое жидкое песочное тесто, он написал
DUX TEODOR DE BELA [11]
Некоторое время он пристально вглядывался в эти слова. Песок, легко сомкнувшийся над широкими следами подошв, казалось, не мог справиться с тонкими глубокими линиями…
"Dux Teodor de Bela" — последний раз он подписался так три года назад. На обычных грамотах он писал просто по-русски — "Федор, князь Бельский", но государственные бумаги международного значения требуют торжественной латинской подписи. Это было посольство короля Польского и Великого князя Литовского Казимира IV к папе римскому Сиксту IV. После короля его подписали самые знатные и приближенные ко двору вельможи. Тогда он был одним из них… И тогда же совершил эту ошибку… Дьявол ухмыльнулся за его спиной и толкнул под локоть. Князь поставил свою подпись и, чуть помедлив, добавил роковые слова: "…брат королевский по крови".
Увидев это, тщеславный Михаил Олелькович немедленно добавил после своей подписи: "…брат королевский по телу".
В сущности, ничего особенного не было в этих чуточку хвастливых уточнениях. Действительно, Васса Ольшанская, мать князя Федора, и королева Сонка, мать короля Казимира, были родными сестрами, а Александр-Олелько Владимирович, отец Михаила и родной дядя по отцу Федора, был двоюродным братом короля. Таким образом, князь Федор Бельский был с королем в двойном родстве, но, считая родство по отцу более далеким и не заслуживающим внимания, отметил родство по матери. Ну, а князь Михаил похвастался родством по отцу. А не похвастаться он просто не мог — такой уж у него характер, Впрочем, король никогда бы не придал этим пышным подписям никакого значения, если бы не Семен…
Да, князь Семен Бельский, родной брат князя Федора, уже в который раз дерзко встал на его пути.
Его не пригласили подписать посольство — он младший брат, и вот он намекнул фавориту короля, что, дескать, не слишком ли много братьев завелось у его величества и не грозит ли это короне? А фаворит тотчас вспомнил, что однажды, хоть и давно, у литовских вельмож греческой веры уже возникало намерение возвести на престол Литовского княжества какого-нибудь достойного православного князя. Намекали тогда на Семена Олельковича, князя Киевского, старшего брата Михаилами, между прочим, Федор Бельский поддерживал эту идею. В то время ничего из этого не вышло, Семен Олелькович вскоре умер, а вот теперь из мужчин рода Олельковичей остался один Михаил, и смута может возникнуть снова. А ведь Федор Бельский и Михаил Олелькович двоюродные братья и неразлучные друзьям.