Глаза твои сверкают огнем,

Люби-имый мой!

Мы море вернем, мы Лолу спасем

И с шарфом вернемся домой!

Я даже не знаю, кто из нас ее придумал. Я начал, а Феликс подхватил, и спустя минуту мы уже распевали дуэтом. Феликс размахивал руками, и из глаз его бежали слезы радости. В своих нищенских одеяниях, подпрыгивая вместе с бульдозером, он был вылитый древний язычник, поклоняющийся луне. И еще я подумал, что за всю его преступную жизнь ему, наверное, не приходилось совершать таких преступлений, какие он совершает со мной, — преступлений во благо, и так мы вдвоем приплясывали, махали руками и горланили, и даже желтый бульдозер исполнился нашего буйства. Я в жизни не видел такого весельчака. Он, кажется, был благодарен, что мы разбудили его от долгой спячки. Он ловко перепрыгивал с места на место, исподтишка подкрадывался к песчаной гряде и только в последнюю секунду с ревом набрасывался на нее, потрясая своей огромной лапой. Он был славный и необузданный, как детеныш мамонта, и после каждого удара поднимал зубчатую лапу к небесам и чуть не лопался от немого бульдозерьего смеха. Иногда приходилось с силой похлопывать его по ходуном ходящим бокам, чтобы он чуть-чуть успокоился…

(И, все вместе:

Ай да Лола,

Ай да Лола,

Ай да Лола Чиперола!)

Темнота постепенно перетекала с неба в море. Ясная голубизна стала просачиваться сквозь коридоры, которые мы прокапывали в стене. Я дышал морем, пока соль не осела в легких. Вопил, завывал, отвоевывал его себе. Теперь оно мое! Мое и ничье больше! Навсегда!

Около пяти утра бульдозер замолчал. То ли сломался, то ли у него закончился бензин. Небо с краю прояснилось, над нами начали с воплями носиться чайки. Стена лежала в руинах, разрушенная по всей длине, и быстрые утренние волны откусывали от нее кусочки и относили остатки в море. Песок покрывал нас с Феликсом с головы до ног. Даже под веками скреблись песчинки. Лицо свело влажной соленой маской. Глаза Феликса лучились детским восторгом.

Он запустил грязную руку под воротник своей нищенской блузы и вытянул оттуда тонкую цепочку. Среди песчинок блеснули медальон в форме сердечка и два золотых колоска.

— Ты как твоя мать, — усмехнулся он. — Она была так же с морем. Сумасшедшая, как ты. Море было ее дом. Как рыба. И тебя назвала рыбьим именем.

Амнон. Тилапия [30] .

Он снял один колосок и скользнул по нему пальцами:

— Теперь ты бросай.

— Я?

(Я?!)

— Ты дашь мне бросить свой колосок?

(Он даст мне оставить свой знак?!)

— Да. Так подходит лучше всего. Будь добр.

Золотой колосок лежал у меня на ладони. Я выпрямился в бульдозере во весь рост. Феликс снова смотрел на меня тем особенным взглядом, как тогда, в поезде, когда мы только встретились. Я размахнулся и изо всех сил зашвырнул колосок к небу, в море.

Колосок взлетел в воздух, медленно перевернулся, блеснул и пропал. Белая чайка спикировала следом за ним. Может, нашла его. А может, и нет.

Мы спрыгнули из бульдозера на песок и приготовились бежать. Надо было исчезнуть до того, как проснется город. На мгновение я оглянулся, и у меня сжалось сердце: наш мамонтенок-бульдозер стоял у береговой линии, грустно опустив лапу. Всего на одну ночь нам удалось пробудить его от колдовского сна — и вот он снова погрузился в него.

В бытовке кричали и стучали в дверь. Секунду помедлив, Феликс подошел к двери и чуть-чуть ослабил палку-запор. Удары прекратились. Похоже, внутри испугались. Мы поспешили было прочь, но Феликс остановил меня:

— Посмотри туда, Амнон.

Жалюзи на окнах домов были опущены. Тель-Авив еще спал, крепко, спокойно, досматривал последние сны. Лишь в одном из верхних окон развевалось в легком утреннем ветерке прозрачное сиреневое облако. Оно дышало, как живое.

Шарф Лолы Чиперолы. Теперь он был мой.

ГЛАВА 20
ВЫ ВЕРИТЕ В ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ? Я В ГАЗЕТЕ
НА ПЕРВОЙ ПОЛОСЕ

Первым делом я выкупался — впервые в жизни в Тель-Авиве. Это было точь-в-точь как в рассказах: мощный напор воды, бушующий поток обрушился на голову. Не то что жалкая струйка у нас дома, в Иерусалиме: чуть обрызгает и, насмешливо журча, убегает обратно в водосток. Я смыл с себя песчаную корку и простоял под душем еще полчаса, чтобы успокоиться. Вспомнил, что так и не позвонил домой, — но сразу после душа Феликс сказал, что завтрак готов, и велел садиться за стол. Лола приготовила нам королевский завтрак в лучших традициях СДРиНДЖ: омлет, какао, тонко нарезанный салат, яблочное пюре — трапеза, достойная как минимум второго места в этой категории (если первое отдать ужину в ресторане). Я сказал Лоле, что они с Габи похоже готовят салат, и она спросила, кто такая Габи, и я с набитым ртом (только так и нужно рассказывать о Габи) объяснил. Как же жаль, что Габи не здесь! Они с Лолой наверняка подружились бы, раз у них такие похожие взгляды на жизнь и на мужчин. И еще жаль, что Габи не видит, как я умею общаться со знаменитостями. Она бы гордилась мной. Я уже давно перешел с Лолой на «ты» и называл ее просто Лола, а она меня — Нуну.

Но у себя дома Лола и не походила на знаменитость. Обычная женщина, без макияжа, без театральных жестов, без трепещущего голоса — я уже понял, что это ее специальный голос для сцены. Женщина из плоти и крови, загорелая, стройная, хотя и немолодая: на руках пигментные пятна, на шее морщинки — может, из-за них она и носит все время свой шарф. Дома она говорила с легким акцентом и все время подшучивала.

Со мной она была нежной и заботливой. Куда бы я ни пошел, она шла за мной, садилась рядом и смотрела на меня. Я очень смущался. Ведь еще вчера я боялся взглянуть на нее, а когда-то даже покупал билеты, чтобы ее увидеть, — и вот теперь она сама прямо-таки поедает меня глазами.

— Скажи, когда тебе надоест, Нуну, — просила она. — Мне так нравится на тебя смотреть.

— Да что на меня смотреть!

— Ты красивый. Не выдающийся красавец, не подумай лишнего, но у тебя интересное лицо. Все внутренние противоречия как на ладони — одно удовольствие наблюдать! И ушки как у кота. И ты такой славный, когда улыбаешься. Такой трогательный, прямо сердце ноет! — Она прижала ладони к щекам и покачала головой: — Что за старушечьи бредни! Но пойми: я так давно не болтала с настоящим ребенком, даже мальчишек у нас в театре играют женщины… Ну, расскажи мне что-нибудь!

— Что?

— Что хочешь. Про своих друзей. Про свою комнату. Кто покупает тебе одежду, что ты делаешь после школы? Ты любишь читать?

Сначала Феликс, а теперь и она. Давненько ко мне не проявляли такого интереса. Чего это они?