Гришку сыскали, пытали, с ним взяли еще пять человек. Следствие шло полным ходом, когда в Приказ по доносу доставили еще одну пару — дворянина Большакова с женой. Достойные люди, каменный дом на Ильинке, сам Большаков на партикулярной службе, и вдруг донос. Текст этого хмурого документа обычный: «Злодеи и поносители российской нации», а в качестве добавки — «порочили церковь истинную насчет совершения таинства евхаристии».
Неделю или за две до того, как сосед Большаковых взялся за перо, Москва запестрела развешенными везде указами о перемене платья. Давно уже было велено «в русском» по улицам отнюдь не ходить, а москвичи без острастки ослабели в исполнении, живут, словно не слышат, продолжая щеголять в сапогах, епанчах и душегреях. Указы грозно напоминали, что всем, всем, всем! — «боярам и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и жильцам, и всех чинов служилым, и людям боярским, всем, кроме духовенства и пашенных крестьян, быть безбородыми и в немецком, французском али в венгерском платье».
Правительство не ограничилось словом, рядом с указами на воротах были повешены чучела для образца, на тех чучелах камзолы и штаны мужские, а также платья, которые неприлично оголяют женскую грудь. Кроме того, и седла велено было использовать немецкого образца. Не подчинишься, на первое время штраф, а далее уж кому как повезет.
Грех, да и только! А как исполнить это ядовитое приказание? Мало того, что немецкое платье уродливо, непривычно, тесно, так ведь и дорого. И потом спрашивается — старую одежду куда девать? Продавать запрещено. Иные люди, чтобы себя и челядь в немецкое платье обрядить, дома продавали, иконы в заклад несли.
Но шляхтич Большаков был законопослушен, в деньгах не бедствовал, справил обнову и себе, и жене, и двум дочкам, слуги сами себе кое-что сматрачили из старых одежок. И тут случилось одним злым вечером, что Большаков, застегивая бесконечные пуговки на камзоле, имел неосторожность крикнуть в сердцах (это при соседе-то!): «Повесил бы, право слово, того, кто это платье придумал!» А жена Матрена Филипповна в простоте душевной и присовокупила: «Прежде-то цари в монастыри ездили и Богу молились, а наш где? То в Кукуй к Монсихе полюбовнице, то на войну. А зачем нам швед?» И ведь как в воду смотрела! Как покажет время, жизнь свела ее со шведами очень тесно.
Доносчик на этом брюзжании супругов и построил донос, уж очень ему нравились каменные хоромы Большаковых. Взятые в Приказ на первых же допросах повинились, умоляя простить их за глупый язык. Осталось только выяснить, уж не старообрядцы ли, что там они толкуют насчет таинства евхаристии? И тут вдруг выясняется, что Гришка Талицкий, государев преступник и вор, приходится родственником Матрене Филипповне, дальним, седьмая вода на киселе, но ведь это как посмотреть. Для красоты сыскного производства можно и объединить дело.
Но и в Преображенском приказе случаются разумные люди. Следователь не был лютым человеком, он так сумел повернуть дело, что имя Талицкого даже не мелькнуло в опросных листах Большаковых. Все быстро, быстро скрутилось в пружину, и дворянская чета была отправлена в ссылку в Тобольск. Дом каменный пошел в казну, а все нажитое разрешено было взять с собой, дабы шляхтич Большаков лично содействовал планам государевым в делах освоения Сибири. К слову скажем, что Гришка Талицкий с сотоварищами был казнен.
Тобольск в те времена был центром огромного края. Губернаторствовал там ставленник Петра — Матвей Петрович Гагарин. Край был богатый. Железные и оружейные заводы появились там раньше, чем в Туле. Большакову сразу нашлась работа. Словом, он сам и семейство его не бедствовали.
Меж тем после славных побед царя, особливо после Полтавской баталии в Тобольск стали поступать пленные шведы. Это ведь проблема, разместить в России целую пленную армию. В основном селили их где поближе к столице, в Вятке, Сызрани или в Саратове, но большая часть этих несчастных пошла именно в Сибирь.
Если бы Николь имела возможность заглянуть в дело следственной комиссии по «рассмотрению преступлений бывшего губернатора Сибири князя Гагарина», безжалостно казненного Петром за воровство и лихоимство, то нашла бы там имя своего отца. К опросным листам были присовокуплены расходные книги, в которых скрупулезно отмечалась раздача денег пленным шведам. Вот пожалуйста: «Генерал Крейц отправил в Тобольск 163 рубля капитану Готфриду Крейцу. 1712 году». Деньги пришлись очень кстати. Николь (если хотите Наталье), по матери Большаковой, как раз исполнилось три года.
По государеву указу пленным шведам полагалось на кормление «две деньги в день и пол-осьмины муки в месяц». Скудно, голодно, но шведское правительство старалось как могло облегчить участь соотечественников. Высокопоставленных шведских пленных царь оставил в Москве. Им и приходили деньги из Швеции, а они в свою очередь рассылали королевские субсидии по всей России. Понятное дело, король на многое не расщедрится, основное воспоможествование шло от родственников пленных шведов.
Готфрид Крейц приходился генералу Крейцу племянником. Это родство помогло несколько сократить время ссылки, но не намного. Основная масса шведов вернулась домой уже после 1721 года, когда был заключен Ништадтский мир, а Готфрид с дочкой и женой вернулся на родину в 1719 году.
Десять лет плена… Их надо как-то прожить. Если бы не любовь к младшей Большаковой — Машеньке, не перенес бы капитан Крейц всех тягот сибирской жизни. Любовь была горячей, стремительной. Родители не препятствовали их любви. Одна незадача: поп категорически отказался их венчать, поскольку Готфрид принадлежит к вере протестантской. А как дите крестить?
Позже пленных шведов пригласили на государеву службу. Можно было идти служить «до отпуска», то есть до возвращения на родину, брали также и на постоянную службу с получением хорошего жалованья. Иные из пленных откликнулись на призыв русского царя. Были случаи даже массового перехода на русскую службу, пример тому драгунский полк в Казани и шведский эскадрон в Тобольске. Но большинство пленных не пошли служить русскому царю. Обязательным условием перехода на русскую службу было принятие православия. Шведы предпочитали прозябать в голоде и холоде, служить на алапатьевских железных рудниках, где люди мерли как мухи, но оставаться в вере отцов. Варяги, сильные духом, что и говорить.
Готфрид не был слабаком, просто он решил, что у него нет выбора — как же его Мария будет с ним жить невенчанной. И потом, ребенка-то надо крестить! А уж раз стал православным, то надо у русских и деньги зарабатывать. Разная была служба: и торговал, и питейными делами занимался, и работал при посольском дворе у китайских посланцев.
Потом генерал Крейц добился перевода племянника на гражданскую службу при коллегии в Москве. Готфрид получил пять рублей прогонных денег и отбыл с семейством в дальнюю дорогу. В столице капитан Крейц был зачислен в Ревизион-коллегию асессором.
Все это, как умела, и рассказала Николь Матвею. Матвей слушал со вниманием, щеки его пылали. Да и как иначе? От этой удивительной истории весь огнем вспыхнешь.
— Ну а дальше ты все уже знаешь.