Русское войско вступило в Пруссию, пятью колоннами под начальством генерала Салтыкова, 2-го Рязанова, принца Любомирского, Панина, Леонтьева и графа Румянцева. Последний шел со стороны Польши, в его армии выступал Александр Белов. Графу Румянцеву надлежало завладеть Тильзитом. Сам фельдмаршал Фермор в последних числах декабря приехал из Либавы в Мемель. Из этого портового града он намеревался провести по льду Курского гафа, отделенного от моря узкой полоской земли, наступавшую русскую армию. Курский гаф тянется, как известно, до местечка Лабио, а там уже рукой подать до Кенигсберга. Каждый день с утра Фермору привозили выпиленный кусок льда и приносили в его комнату на обширном оловянном подносе. Очень чистый, с бирюзовым оттенком лед начинал немедленно таять. Военные инженеры мерили линейкой толщину льда, кололи его спицей, потом делали расчет — выдержит ли сей ледовый покров артиллерию или следует еще подождать грядущих морозов.
Поход Фермора был стремительным. Расчеты оказались верными. Его корпус благополучно прошел по льду до острова Руса. Румянцев в свою очередь почти без боя занял 3 января Тильзит, о чем было послано в Петербург срочное сообщение. Это была не война, а переброска войска или зимняя прогулка, если хотите. Прусские гарнизоны, кое-где оставленные Фридрихом, прослышав о наступлении русских, уходили без боя, во всех городах и местечках жители добровольно приходили к присяге на верность русской императрице.
Наконец все пять русских колонн объединились в городе Лабио. 10 января к Фермору прибыли депутаты из Кенигсберга с большим ключом от города на парчовой подушке и бумагой, подписанной лучшими людьми прусской столицы. В бумаге горожане клялись на верность императрице Елизавете и просили величайшего покровительства с сохранением привилегий. Все это Фермор милостиво обещал.
На другой день русское войско вступило в Кенигсберг, Фермор был назначен генерал-губернатором королевства Прусского. Под бой колоколов, что трезвонили на всех башнях, под медную песнь труб и литавров Александр Белов в числе прочих прошел по улицам завоеванного города. Народу собралось великое множество, обочь мостовых стояли ряженые мещане и отдавали честь ружьями. Кроме того, все окна, балконы, галереи, несмотря на зиму, были полны людей. Всем хотелось посмотреть на странную азиатскую армию.
Сейчас, в XX веке, читая о русской старинной армии, мы мысленно присваиваем ей европейский вид, а ведь она была совсем не такая. Главной силой ее были казаки и калмыки. Первые в папахах ехали верхами с длиннейшими пиками, узкоглазые «калмыки» (под этим названием скрывались многие азиатские народы, проживающие на территории великой империи) ехали на низкорослых, мохнатых лошадках, примитивное их вооружение — луки и стрелы, доводили аборигенов до оторопи. Мало того, с армией важно шествовали верблюды, высокомерные, богато украшенные, они презрительно смотрели поверх уличной пестряди, а иногда плевались, вызывая пронзительные крики зрителей. А далее знамена, штандарты, вымпелы, блеск оружия и генеральских мундиров. Слонов, правда, не было, хоть, наверное, уже бытовала злая шутка: «Россия — родина слонов».
Офицеры в гренадерском полку подобрались замечательные, и солдаты были молодцы, трудность состояла только в том, чтоб подобрать новому подполковнику подобающее обмундирование. Интендант постарался, и теперь Белов шагал во главе полка в кожаной гренадерской шапке с перьями, напоминающей древнеримский шлем, грудь его украшала шитая золотом перевязь, словом, он ощущал себя кем-то ненатуральным, ряженым, вроде оперного баритона, который сейчас выкинет руку, дождется, пока барабаны приумолкнут, и запоет на весь этот чужой, шумный и красивый город.
Квартира для Белова была уже подыскана, небольшая, во втором этаже чистенького домика, домик был недалеко от центра и имел собственную конюшню. Последнее было очень кстати, потому что в местечке К. Александр, по обычаю русских офицеров, обзавелся великолепным возком на новых полозьях. Лошади у него тоже как-то образовались, целых три, двое гнедых в упряжку, а серый жеребец — великолепный! — верховой.
Первые сутки своей кенигсбергской жизни Белов просто спал под пуховой периной на огромной кровати с точеными столбиками. Просыпаясь, он видел литографии на стенах, вышитых бабочек в рюмочках, право слово, целая стая бабочек, и большой инкрустированный перламутром крест в изголовье. Засыпая, он видел во сне тех же синих бабочек, они порхали вокруг под нежнейшую музыку — прекрасный сон для солдата, не правда ли?
И потекла жизнь оккупанта… Ее смело можно было назвать отличной. Может, это и грех давать подобное определение, война-то еще не кончилась! Но Белов и все его окружение не знали тогда, что они воюют Семилетнюю войну. Он вполне мог предположить, что и делал, что победа не за горами, а если завоевана столица — место коронации королей прусских, — то куда дальше статься?
Необычайно приятно было гулять по городу, не верхами — пешком. Центр Кенигсберга имел вид величественный. На крутом холме высился замок прусских герцогов, на примыкающей к нему длинной и толстой башне бился разноцветный флаг. Собор, возраст которого перевалил за четыреста зим, весь устремлен ввысь, к Богу. Ратуша, университетские здания — все чистенькое, ухоженное. Веселая речка Прегель, разбившись на многие рукава, придавала городу особую живописность. Синий лед у берегов зеркально гладок, пушистые от инея ивы выглядят счастливыми и непорочными, словно невесты перед венцом, когда за любимого идут… Над прорубями искрится туман.
Кенигсберг лежит в семидесяти верстах от моря. Река Прегель впадает в узкий и длинный залив, называемый Фрижским гафом. Говорят, морские торговые суда доходят до самой пристани. Надо полагать, летом город украсится парусами и вымпелами самых разных стран, а сейчас дети на санках катаются, по улицам ходят трудолюбивые трубочисты с обязательной лестницей и свернутой в кольца веревкой. У прохожих нарядная одежда, доброжелательные лица, нищих нет даже на паперти…
Гуляя по улицам, заглядывая в окна, Александр неторопливо размышлял на эту тему: почему у немцев чисто, а у русских грязно? Кажется, и вопросы такие задавать унизительно, но ведь сами в голову лезут. Видно, немецкая чистота начинается с кухни и спален. Белов вспоминая свое детство, родительский дом, соображая, какую из тех убогих, нищенских комнатенок можно было бы назвать кухней, а какую спальней.
Мысли о немецкой аккуратности перемежались с размышлениями, которые Александр условно называл «великодержавными», слегка подсмеиваясь над ними. Поначалу его несказанно удивило: пруссаки, хоть и были побеждены, относились к победителям не то чтоб свысока, это было небезопасно, но уж во всяком случае, как к равным. Он, Александр Белов, живет в стране, которая занимает шестую часть суши, а какой-то немец, чью страну на карте монетой можно закрыть, да и ту мы завоевали, ведет себя так, словно ему тоже есть чем гордиться.
Батюшка Петр Великий протоптал нам тропинку в Европу и приказал их уважать. Мы ли не уважаем? И правильно делаем… Например, их университет… На здании висит табличка, мол, основан в 1544 году маркграфом Альбрехтом I. Нам в те времена было не до университетов, мы тогда с Иваном Грозным Казань брали. Так понимай подоплеку этого дела, не будь спесив! Хорошо университет строить и философией заниматься, когда русские вас от Чингизхана собой прикрыли!