После посещения церкви Елизавета опять надолго исчезала из поля зрения Мелитрисы. Как она живет? Что делает после молитвы, завтрака? Верочка Олсуфьева по знакомству с одним из камергеров позвала Мелитрису почитать камер-фурьерский журнал. Эта большая, красивая книга лежала в специальной комнате, называемой секретарской, и заполнялась ежедневно дежурным камерфурьером. Нельзя сказать, чтобы камер-фурьерский журнал был засекречен, однако читать его просто так было не принято, поэтому Мелитриса ждала от этого чтения бог весть чего, приобщения к великой тайне, сродни белой магии и кабале.
Конечно, она была разочарована. «15 числа в четвериок пред полуднем в десятом часу Ее Императорское Величество соизволила из внутренних покоев выходить в янтарную комнату и забавляться там в карты. Обеденное кушанье соизволила кушать в картинной комнате в двадцати пяти персонах. В вечер в обыкновенное время изволила выходить в ту же комнату и забавляться в карты. В продолжение того играно на скрипицах».
Следующий день отличали от предыдущего только тем, что Ее Императорское Величество в карты забавлялась в галерее или в китайской комнате, играно во время обеда было на гуслях… или на валторнах… Но это в лучшем случае! Чаще всего дневниковая запись была и вовсе скупа: «Ее Императорское Величество из покоев своих выходить не изволила». И баста. Бог мой, какая скучная жизнь!
Мелитриса знакомилась с жизнью двора как бы в двух направлениях. Во-первых, она просто жила, смотрела вокруг и сама собой усваивала права и обязанности, скажем, конюшенной канцелярии, что ведала экипажами и лошадьми, егермейстерской конторой — она занималась сложной охотничьей жизнью, канцелярией от строений, которая постоянно ломала и чинила, копала и реконструировала. Очень сложная машина стучала, вертелась, звенела скрытыми бубенчиками, скрипела ободьями и передачами, и все для того, чтобы дворец был сыт, одет, здоров, развлечен, ухожен и т. д.
Вторая область знаний касалась грамотного проживания на дворцовой территории. Здесь мало было заниматься самоучением. Здесь нужен был учитель. Таковым стала принцесса Курляндская. Как только государыня начала поправляться, обер-гофмейстерина словно спохватилась. Мелитриса так и не поняла, особая ли это милость или обычная вещь — натаскивать фрейлин, как борзых перед охотой, изучая чины, классы, обращения словесные и устные, ордена, гербы и прочая. Сама принцесса рассказывала мало, а только экзаменовала. Источником знаний служила потрепанная тетрадь в жестком переплете, как сейчас бы сказали «конспект», где разными почерками, не очень грамотно, но подробно, с подчеркиванием нужных мест волнистой и прерывистой линией, описаны были тайны этикета. Открываем наугад: «Вторые чины двора: камергеры, камер-юнкеры, церемониймейстеры; высшие служители дворца, над коими заведует фурьер; камердинера и официанты, среди коих обер-шенки (хранители вин), обер-форшнейдеры (разрезыватели кушаний)…» и так далее.
Обучение тяжело давалось Мелитрисе. Она встречала кошку на заднем дворе, садилась перед ней на корточки и спрашивала: «Простите, сударыня, вы особа какого класса? Всего лишь четырнадцатого? Тогда вы просто ваше благородие… Вам еще расти и расти. Вот если бы вы были княгиня, как, например, князь Никита, мой опекун, тогда вы были бы сиятельство…» Кошка начинала тихо мурлыкать, с этими животными у Мелитрисы были всегда хорошие отношения.
Зима пришла. Рождество Христово справляли широко, поскольку это был любимый праздник государыни. А тут и Новый год приспел.
И опять жизнь покатилась, как санки по снежному насту — ни тебе колдобин, ни сучков, ни задоринки. Мелитриса сидела за ширмой и учила «как декор в банкетном столу сервировать», перед ней лежал план сервировки десертного стола, где были показаны все компотники, сахарницы, бутылочные и рюмочные передачи, сосуды для мороженого, корзины для цветов и фруктов — голова закружится от обилия предметов, когда кто-то легкой, стремительной походкой почти пробежал по анфиладе комнат, потом вдруг кашлянул, явно закрывая рот рукой. «Мужчина днем… странно», — отметила про себя Мелитриса, взяла в рот моченую изюминку и продолжала: «Набор кабаре, предназначенный для чая и кофе, состоит из шестнадцати — восемнадцати предметов и подается на маленьком столике или подносе…»
Мужчина вернулся и замер у окна, еще раз деликатно покашлял. Мелитриса скорее интуитивно почувствовала, чем услышала, что он направляется в ее сторону. Она не успела вскочить на ноги, как увидела над ширмой улыбку ювелира Бернарди. То есть вначале это была не улыбка, увидев окуляры очков над книгой, он обомлел, но тут же нашелся, заулыбался лучезарно, одновременно — юноша влюбленный и старец.
— Мадемуазель Мелитриса, как я рад, что застал вас здесь. Сейчас ведь время обеда.
— Вот именно, — выразительно сказала Мелитриса. — У меня горло побаливает, поэтому я не пошла обедать.
Бернарди приободрился.
— А мы ваше горлышко сейчас полечим. Я зашел, чтобы обмерить шейку, и договориться о материале. Грамотно подобранные украшения лечат заболевания горла.
— Ка-ак? — изумилась Мелитриса. — Значит, мой опекун решил все-таки заказать для меня драгоценный убор?
— Опекун? Очень может быть. Правда, о сроках мы пока не говорили. Какие камни вы предпочитаете? Девицы вашего склада, я знаю, любят алмазы.
— Какого еще склада? — подозрительно переспросила Мелитриса. — Алмазы — это очень дорого. Посему надо говорить не со мной, а с князем…
Бернарди моментально согласился.
— Ну что ж, ну что ж… Я зайду к вам в другой раз. Позвольте откланяться, — и исчез, словно вихрем его, перекати-поле, сдуло.
Мелитриса вернулась к тетради, но в голову никак не шли перечисления настольных украшений из различных сервизов Ее Императорского Величества. Все ее мысли были заняты визитом Бернарди: «Если ювелир знал, что я должна обедать, то какого лешего явился?» Дальше этого криминалистические мысли не пошли, очень уж не хотелось думать, что Бернарди все выдумал про Оленева и драгоценный убор.
«Пожалуй, надо написать князю Никите», — нерешительно то ли приказала, то ли посоветовала себе Мелитриса. Она не писала ему с самого Рождества. Ни строчки. Потому что обиделась. После их замечательного свидания осенью в Царском, когда он был так добр и откровенен, что рассказал о своей прошлой любви (давно умершей любви, глупо ревновать!), пришли другие отношения — земные.
Никита приехал во дворец в декабре, чтобы сказать, что его опекунские обязанности оформлены некой бумагой. И словно стена между ними встала. Опекун, значит, должен быть сух, назидателен, не говорить, а «ставить в известность», не улыбаться, а как-то щуриться по-дурацки. В довершение всего он вынул лист, испещренный пометками, и далее вел разговор, поминутно справляясь с этим списком. Стоит привести здесь, хотя бы частично, их разговор, чтобы понять, из какого материала он строил барьер между ними.
— Мелитриса, вы уже взрослая девица, и я должен поставить вас в известность относительно вашего имущества.
— Лучше не ставьте. Я и так знаю, что бедна.