— Не надо, граждане милиционеры! Это чудовищно! Это же не мои продукты! На нас бандиты напали, и вы должны помочь, а вы… И что мне теперь делать?
Он чуть не заплакал, а инспектора заржали:
— И продукты тоже не его! С этим мужиком нужно серьезно разбираться — тут уголовная статья!
— Да нет! Это продукты для кафе, а я барменом там подрабатываю, и сейчас, как назло, рэкет налетел. А вообще-то я артист.
Старший наконец сжалился, оставив часть пакетов у Гвидона в машине:
— Конечно, весьма неуклюже с вашей стороны. Поезжайте.
— А может, вы вообще продукты забирать не будете — зачем они вам, несвежие? Я ведь вас не задавил, вы даже палочкой махнуть не успели, — не переставал причитать Гвидон.
Лейтенант посмотрел сначала на него — уже как на шута горохового, потом на пакеты с хлебом, задумчиво кинул в багажник упаковку какого-то размякшего полуфабриката и брезгливо махнул рукой:
— Ехай, Райкин!
Натерпевшийся Гвидон свернул по Большому проспекту в сторону Князь-Владимирского собора, рядом с которым он жил. Ему было стыдно за свою трусость, за то, что сбежал, оставив товарищей наедине с бандитами, но в последний момент почему-то пропало желание просить помощи у милиции. «Лучше уж Бога попросить — может, прав Капа, что Он есть», — решил Гвидон. В собор зашел, опасливо озираясь, было не по себе — церковь у него ассоциировалась со смертью и похоронами. От невежества перекрестился слева направо, когда понял, устыдился своей ошибки. Понуро опустив голову, Гвидон встал в очередь к лавке: денег наскреб на одну самую дешевую свечку. Со свечницей разговаривал новый русский в кожанке «Hugo Boss», с «ролексом» на золотом браслете:
— Мамаша, с Рождеством тебя Христовым! Мне десять свечек за упокой и десять за здравие. И конкретно, к какой иконе лучше свечку ставить, чтобы всё по-человечьи?
Молодая свечница в черном платке от неожиданности изменилась в лице и почти прошептала:
— И вас с Великим Праздником. Пожалуйста, потише говорите. У нас в храме чтимый Чудотворный список Казанской Божией Матери. Многие исцеляются…
— Не! Ты неправильно поняла, — оборвал «браток», оживленно жестикулируя, — мы не «казанские», у нас своя команда. Здесь, говорят, какая-то «Скоропослушница» есть? Короче, как ее найти?
Свечница побледнела и еще тише ответила:
— Слева от Царских Врат перед Иконостасом. Увидите — она в серебряной ризе, в золотых крестиках, многие к ней жертвуют. А свечи все одинаковые, только об упокоении их обычно ставят на канун, но в такой праздник можно к любой иконе.
«Прихожанин» просветлел:
— О! Это то, что надо! — и стал совать служке зеленую бумажку.
Девушка отмахнулась, как от заразы:
— Опустите в кружку. Спаси Господи! — и облегченно перекрестилась, когда бандит ушел.
Через минуту он вернулся, на ходу разговаривая по сотовому телефону:
— Как-как? Мадонна? Понял, отбой… Слушай, мамаша, — он доверительно нагнулся к прилавку, — тут расклад такой, у главного беда, собака сдохла, любимая, Мадонна. Надо бы отпеть, как полагается, по православным понятиям. Деньги — не проблема. С кем поговорить?
Теперь уже терпеливую послушницу затрясло от гнева:
— Уходите, ради Христа! Собаку отпевать вздумали — вы соображаете, о чем просите?! Креста на вас нет! Тварь бездушную Мадонной назвали! Уходите, пока батюшка вас не попросил.
Бандит попятился:
— Тише, мамаша, тише! Я с отцом сам пообщаюсь.
Тут из алтаря, словно бы по заказу, появился строгого вида батюшка, и браток заспешил к нему:
— Святой отец, надо бы собачку отпеть женского полу. За бобы договоримся — ни о чем. Забашляем сколько надо.
Батюшка невозмутимо обернулся:
— А собака крещеная?
Тот обалдел:
— Не-а!
— Где ж ты видел, чтоб некрещеных отпевали? — ответил священник и заспешил обратно в алтарь.
Свечница догнала его у самых дьяконских дверей и запричитала:
— Зачем вы ему это сказали? Они ж теперь щенков крестить вздумают!
Батюшка улыбнулся:
— Иди, милая, очередь уж за свечками!
Гвидон и не подумал о «Великом Празднике», зато отыскал образ Иоанна-воина, облик которого, как ему показалось, напоминал Яна Капника, достал контрамарку с молитвой от сглаза и выполнил все строго по инструкции. С души вроде отлегло: «Авось поможет!»
Рядом заметил все того же верзилу, который теперь говорил по сотовому телефону:
— Слушай, Колян, короче, я «Скоропослушницу» нашел, попросил, чтобы у нас все было торчком… Еще, это: книжку тут нашел, «Молитвослов православных воинов»… На всю братву взять? Как скажешь… А то! Я соображаю, че делаю.
В трубке послышалось: «Они сюда не приедут — забили стрелку тебе недалеко от храма. Понял?»
Браток закачал головой, будто пахан его видит:
— Не, к церкви пусть не едут. Тут засада полная. Я с попом базарил конкретно про Мадонну, баксы, говорю, не проблема, а он ни в какую. Значит, и разруливать нас не будет. С этим, короче, дохляк!
Только теперь Гвидон узнал в говорящем одного из нападавших на бар и пулей вылетел из собора. Возле своего дома ему причудились печально знакомые иномарки, а в коридоре коммуналки произошло и вовсе поразительное: годовалый соседский малыш, едва начавший ходить, до сих пор не произнесший и слова, вдруг огорошил его мудрым пастырским наставлением: «Молись и кайся!» Крестясь и не веря своим ушам, озадаченный Гвидон попятился на лестницу, тут же решив, что ему лучше переночевать у бабушки. Там он, переварив услышанное, машинально наварил пельменей, оставленных сжалившимся гаишником. Поедая слипшееся месиво из теста и условного мяса, артист наконец почувствовал себя вне опасности, а когда старушка, заботливо приговаривая: «Здесь теперь твой дом, отдыхай, милок, спи на здоровье! С Рождеством Христовым!» — выделила ему подушку и старенькое, зато пуховое, одеяло из своих запасов, даже вспомнил, что такое уют, как его собственная бабушка укладывала в кроватку маленького Гвидошу, шепча ласковые слова и украдкой крестя. Подумалось: «Не был на могиле столько лет уже! Каюсь: прости, бабуля! Простите меня, непутевого, все, и вы, Светлана Анатольевна, тоже! Наверное, такую и надо иметь жену — спокойную, мудрую, без претензий… Будь вы помоложе лет на шестьдесят, я бы, пожалуй, всерьез на вас женился…» С этими благостными мыслями Гвидон уснул.
Ночную идиллию нарушил разболевшийся живот. Гвидону вспомнилась услышанная на какой-то пирушке песня: «А в животе снуют пельмени, а как шары бильярдные…» Он едва успел добежать до туалета и расположиться поудобнее (в туалете крючок был сорван и не было света).
Резко распахнулась дверь, в проеме образовался силуэт «Димы» — Дмитрия Сергеевича.