— Я не готова выступать сегодня в «Пахите»! Меня не волнует состояние этой выскочки, этой самоуверенной девчонки Светозаровой, я не желаю спасать ее репутацию своим выступлением! Я вижу, что ей все кругом покровительствуют, и вы в том числе, господин импресарио, но не позволю использовать мой талант как разменную монету! Конечно, она дворянка, белая кость, а мой отец был всего лишь бедным часовщиком из Вильно! Но сейчас не те времена, когда можно было унижать таких, как я, сейчас общественное мнение и пресса этого никому не позволят! — Капитолина вошла в раж и кричала, отчаянно жестикулируя. — Вы слышите? Хотите, чтобы я танцевала, когда по всему Петербургу расклеены афиши с фамилией Светозаровой аршинными буквами?! Ни за что — моя фамилия тоже кое-чего стоит!
В ответ выведенный из себя импресарио кричал:
— Вы что же, считаете, что я страдаю провалами в памяти? Да вы же сами умоляли меня, чтобы я дал вам партию в «Пахите», что это как раз ваше амплуа, вы упрашивали меня, не давали проходу, так как прикажете все это понимать?! У вас семь пятниц на неделе, мадам! Наконец, мадам, это просто некрасиво, неблагородно — Светозарова три дня назад уважила вас, не колеблясь!
Через несколько мгновений он выскочил из балетного роя навстречу Ксении, раскрасневшийся, волосы дыбом:
— Вы только вдумайтесь: она не готова! А недавно уверяла меня в обратном! Настоящая балерина должна быть готова выступить в любой момент, а тут на тебе — «ни за что!». Это же полное фиаско! У-ужас!
Он умчался в свой кабинет, а не на шутку разошедшаяся Капитолина, заметив «обидчицу», вдруг повернулась к артистам, собравшимся неподалеку, и закричала на весь театр:
— Это как же понять?! Мне говорили, что она, видите ли, ходить не может! И вот глядите, собственной персоной здесь!!! Наверное, посмеяться пришла?! Ну конечно же! А зачем иначе? Нарочно все подстроила, чтобы мне без репетиций перед Царственными особами осрамиться! А еще меня называют интриганкой! Видали? Вот вам — в тихом омуте черти водятся! Весь мой репертуар отобрали для «Талантливой»! Где это видано, чтобы у опытной солистки, заработавшей собственной кровью успех и любовь зрителей, забрать самые лучшие ее роли и бросить их на растерзание девчонке?
Госпожа Коринфская вошла в раж, и теперь унять ее пыл было почти невозможно. Подбежавшие на шум партнер Коринфской и директор театра, к счастью, уже тащили (не без труда) разьяренную танцовщицу в ее гримерную, но непрестанно злословящий язык зачинщицы унять им не удавалось:
— Разрушить мою карьеру, растоптать меня, унизить, смешать с грязью, а теперь нагло требовать заменить ее, когда весь город оклеен ее именем. Пусть сама отдувается, она же гениальная! — Голос Капитолины еще доносился сквозь стены, когда Ксения очнулась от оцепенения, в котором пребывала все это время, как ей показалось, длившееся вечность…
Сердце Ксении билось, точно пойманная в силки птица. Девушка то бледнела, то краснела, мысленно ругая себя за то, что не осталась в этот вечер дома. Она не проронила ни слова и только, когда кричащую балерину увели, тяжело вздохнула и, резко повернувшись, направилась в свою гримерную комнату при сцене, опасаясь, что выдержка ее подведет и слезы хлынут из глаз. Здесь можно было остаться наедине со своими мыслями, решить, как вести себя в сложившемся скандальном положении.
Этот конфликт возник давно и тлел не один год, дожидаясь только подходящего повода, чтобы вспыхнуть сильнее прежнего. Так сложилось, что до памятных «Парижских сезонов» в Мариинском театре было два импресарио: старый, опытный, и молодой еще, склонный к новациям. Разумеется, мэтр-консерватор и дерзкий экспериментатор соперничали между собой. Противостояние начальства очень скоро разделило труппу на «партии». Молодой патрон не мог не заметить исключительного дарования юной Светозаровой и, не колеблясь, сделал на нее ставку (с точки зрения его опытного коллеги и оппонента, это был рискованный шаг). Впервые Ксения получила главную роль — Никию в «Баядерке» — во время всемирных гастролей. Тогда она вышла на сцену театра «Колон» в Буэнос-Айресе. По сути, «Баядерку» забрали у заходящей звезды Коринфской и ее партнера, открыв дорогу молодому дуэту. Однако это была практически открытая борьба за власть в театре, борьба, в которой артисты чаще всего оказываются заложниками, обреченными на моральные страдания. И вот возникает неприглядная ситуация, когда в анонсах, на афишах значится одно имя, а на сцену выходит уже другая балерина и другой танцовщик. Закон сцены беспощаден: театр должен пожирать своих детей, чтобы творческая кровь, текущая в его жилах, обновлялась. Те гастроли и старого импресарио вынудили уйти на покой — последние годы его карьеры были связаны именно с успехами Коринфской. Теперь наступил час мести: после выслушанных от Капитолины оскорблений балерине Светозаровой просто ничего не оставалось, как только выступать. На пределе возможностей или за пределом — кого это могло интересовать, когда на карту оказался поставлен престиж Государства и внутритеатральная интрига грозила перерасти в международный скандал, что предчувствовал импресарио еще три дня назад?
Пока Ксения собиралась отыскать его, чтобы заявить о своем решении танцевать, несмотря ни на какую травму, тот сам явился к ней и, бросившись на колени, взмолился:
— Ксения Павловна, голубушка, ради всего святого, оставьте обиды, потерпите боль, выступите! Вы уж простите: до сих пор не смог выяснить, откуда взялось это проклятое масло, но мы выясним непременно, и уж тогда будьте покойны… Я только что был у господина директора, и он обещал меня стереть в порошок вместе со всей балетной труппой, если представление будет сорвано. Оказывается, сам Пуанкаре желал видеть на сцене mademoiselle Svetosaroff — ему запомнился ваш парижский триумф. А представляете, как может быть разгневан сам Государь? Умоляю вас, превозмогите все, но спасите престиж русского балета — он только от вас сейчас зависит, вы же понимаете! Вы все понимаете!
Балерина заверила, что конечно же сознает всю серьезность предстоящего спектакля и уже согласна танцевать, после чего, к неописуемой радости патрона, отправилась в репетиционный зал. И на самом деле Ксения чувствовала, что боль в ноге стала заметно слабее — наверное, день отдыха все же пошел на пользу, — а словесные уколы соперницы ничего не значили для нее, когда вопрос стоял о реноме родного театра.
Неприятности, однако, следовали одна за другой: оказалось, что партнер Ксении, в буквальном смысле ее опора на сцене, узнав о замене, уехал развеяться, и отыскать его было совершенно невозможно. «Господи, за что мне такие испытания? Если бы можно было поменять ноги… Эта противная стопа, ретирада князя, теперь вот еще одно исчезновение! С кем же мне танцевать?.. Вот напасть!» Ситуация разрешилась на удивление быстро: танцовщик Иноходцев, до сих пор выступавший только в дуэте со строптивой Коринфской, охотно предложил свои услуги Светозаровой, «тайно» поведав Ксении, что и не мечтал о возможности выступить с ней хотя бы в одном спектакле. Туг же стали репетировать: проверили все адажио, все вариации, все до мельчайшего па. Усердие помогло исполнить даже самые сложные фигуры вполне легко и виртуозно, но к концу весьма удачных, если принимать во внимание состояние ноги, проб натруженная и растревоженная стопа разболелась с новой силой. Балерина в отчаянье опустилась на пол прямо посередине репетиционной залы и так сидела, интенсивно массируя поврежденное место. Ей казалось, что в ногу впивается огромная раскаленная игла. Партнер увивался вокруг, пытаясь как-то ее успокоить, точно мог передать ей избыток собственных сил и тем уравновесить положение, восстановить нарушенную гармонию. Репетиторы обступили их, сочувственно качали головами, с высоты многолетнего опыта давали всевозможные советы. Одна почтенная наставница, в свое время перетанцевавшая, кажется, весь мариинский репертуар, отдавшая всю жизнь театру и воспитанию юных балетных фей, а Ксению помнившая еще совсем девочкой, выражала общее мнение: