Когда деловая женщина умолкла, Ксения почувствовала, как заколотилось в груди: учащенный пульс отдавался в ушах, во всем теле. Стараясь не выдать волнения, она спокойно произнесла:
— Мадам, истинное искусство не продается и не может служить наживе. Оно вообще стоит несравнимо выше всего этого. Я не могу пойти на подобный шаг. Я — балерина Императорского театра, а не манекен дня ваших украшений. Да и мой духовный отец никогда не дал бы благословения на такое… — последнее откровение вырвалось наружу само, на русском и еле слышно, но переводчик, словно полицейская ищейка, «внюхивался» в каждое слово юной красавицы и постарался перевести эту фразу для «хозяйки».
Мадам Зюскинд по-своему поняла сказанное странной русской девушкой. Осклабившись в дежурной улыбке, но с трудом сдерживая раздражение, американка переспросила:
— Вы, известная балерина, до сих пор зависите от своего отца? Но это же impossible [85] , miss! А теперь у вас есть прекрасная возможность получить полную финансовую самостоятельность! И папаше станем ренту выплачивать, если он недостаточно состоятелен. В Америке в таких случаях говорят: no problem! Будьте же практичны и трезвы, детка!
От такой вопиющей бестактности у Ксении перехватило дыхание. Теперь она видела, что дальше церемониться с назойливой «ювелиршей» нет никакой возможности. Пришлось дать ей решительную отповедь:
— Мне ничего не известно о вашем вероисповедании — это вопрос вашей совести, madame, веровать в Бога или нет, но уж поскольку вы живете в христианской стране, следовало бы знать, что у человека верующего есть духовный отец — священник. Так, по крайней мере, принято у нас, православных, я думаю, что и у всех христиан. — Переведя дух, она продолжила: — Да и как вы только могли подумать, что актриса Российского Императорского театра примет столь легкомысленное предложение?! Представьте себе зрелище: со священной сцены в уборе Белого Лебедя я стану выставлять напоказ продукцию вашей навязчивой фирмы?! Да будет вам известно, нам вообще запрещено заключать контракты с дельцами, в особенности от рекламы.
Глаза американки округлились и стали размером с блюдца, совсем как у собаки в известной сказке, а Ксения уверенно продолжала:
— Государь щедр. Актерам нашей труппы не приходится искать унизительные источники дохода на стороне. К тому же должна вас огорчить: я родовая дворянка, и состояния, заслуженного моими предками верой и правдой, хватит для того, чтобы ни в чем не нуждалась ни я, ни мои родственники. «Трезвости» мысли в вашем американском понимании я, к счастью, лишена, и если вы еще когда-нибудь посмеете предлагать мне участие в своих гешефтах, знайте наперед: ответ будет один — решительное «нет»!
Повышенный тон балерины привлек внимание окружающих, и они, почуяв прекрасный повод для сплетен, даже отвлеклись от главного, для чего собрались здесь, — приятного общения за ужином. Неожиданно посрамленная, мадам Зюскинд воспользовалась своим последним шансом получить согласие и пустила в ход довод, по ее мнению обезоруживающий:
— Откуда у вас такое недоверие к моей фирме? Может быть, вас дезинформировали конкуренты? Напрасно вы так несговорчивы: наши драгоценности принимают в дар высокие персоны, и среди них, между прочим, особы королевской крови. Это вам не дешевая бижутерия — это настоящий royal class! [86] С вашей стороны просто глупо…
— Честь и слава Русского балета цены не имеют, миссис! А теперь, простите, мне нужно идти.
После этих слов Ксения направилась к выходу, дав тем самым понять, что переговоры закончены. Приглашенные одобряюще рукоплескали. Балерина же чувствовала себя выжатой как лимон, словно только что исполнила сложнейшую партию, колени ее дрожали, лицо горело. Она уже начинала снова корить себя за несдержанность. «Нужно отдохнуть: оказывается, говорить иногда труднее, чем танцевать. Сейчас я уеду, только поставлю в известность импресарио и уеду… Нужно отдохнуть!» Тут Ксения заметила молодца, чья атлетическая мускулатура выдавалась и под фраком, едва сходившимся на груди. Оказывается, молодец все это время стоял у нее за спиной и, видимо, слышал весь напряженный разговор от начала до конца. Она сообразила вдруг, что именно этот субъект так беспокоился о водке перед началом пиршества. Теперь филер с лицом российского простолюдина улыбался хитро, но как-то по-доброму. Глядя на него, Ксения растерянно спросила:
— Что вам угодно? Вы что, следите за мной?
— Служба! — доверительно произнес «добрый молодец» и. уступая дорогу, добавил с легким поклоном: — Поверьте, сударыня, вам ничто не угрожает.
Противоречивые чувства наполнили душу прима-балерины Ксении Светозаровой: впервые она заметила, что подлежит охране — как драгоценность или памятник, как вещь! Позднее, проходя садом, в лунном свете, Ксения встретила беломраморную Марию Стюарт. Несгибаемая шотландка проводила русскую девушку полной королевского достоинства благосклонной улыбкой. Это «напутствие» запомнилось балерине как одно из самых ярких впечатлений бурных гастролей.
Утром следующего дня Ксения наслаждалась ароматным бодрящим кофе в солнечном, расположенном под стеклянной крышей café гостиницы. Остановив гарсона, торопившегося разнести свежую печать по номерам, она попросила все утренние номера парижской прессы. Передовицы утренних газет пестрели броскими заголовками: «Бесценное сокровище русского балета», «Христианская честь против буржуазной рекламы», «Высокомерная звезда или русская Жанна д’Арк?». Журналист одного влиятельного правительственного издания восторженно писал: «Вчера на торжественном ужине в честь блистательной труппы Императорского Мариинского театра из дружественной России был преподан хороший урок той респектабельной части общества, которая готова оценить в презренном металле все, даже подлинное искусство. Восходящая звезда петербургского балета решительно отказалась заключить пожизненный рекламный контракт с известной ювелирной фирмой „Пелье“, недавно приобретенной американской гражданкой (по некоторым сведениям, в основу ее состояния легло содержимое игорных домов в Новом Свете). Артистка отказалась принять и драгоценный подарок фирмы (впрочем, не бескорыстный), объяснив свой поступок запретом духовного отца и морально-патриотическими соображениями. Примечательно, что это был не эффектный жест заносчивой примы, а искренний порыв оскорбленной христианской души». Далее автор ставил «замечательный поступок гениальной танцовщицы из России в пример нашей богеме, не весьма щепетильной в выборе способа заработать на свои, зачастую безрассудные, развлечения на грани разврата». Предсказывая Ксении великое будущее королевы балета, журналист завершал статью эмоциональным комплиментом: «Браво, госпожа „Одетта“!» Пробежав глазами эту статью, Ксения почувствовала, что это только исключение, подтверждающее правило. Раз неприятный разговор с американкой все-таки попал в поле зрения прессы, охочей до скандалов, столь же благожелательных публикаций от других изданий вряд ли можно было ожидать. Предчувствие оправдалось вполне: теперь уже внимательно перебирая кипу толстых газет, почти в каждой Ксения с досадой обнаруживала кричащие заголовки о вчерашнем вечере: «Скандал в Люксембургском дворце! Примадонна петербургского балета показала себя упрямой ортодоксальной фанатичкой. Варварская Россия в ее лице в очередной раз предстала дремучей средневековой деспотией, страной религиозного мракобесия и беспробудного пьянства. Стоит ли углублять дипломатический и военный союз с непредсказуемой страной, где медведя встретить проще, чем болонку на парижской улице, а „девушки“ высокого происхождения публично подрабатывают на театральных подмостках?» — настороженно вопрошала популярная либеральная газета.