Возня стихла так же неожиданно, как началась. Сборище карликов сменила целая галерея весьма странных типов. Это были бы обыкновенные люди, если бы не бледность, совершенная обескровленность их лиц, точно у исторических персонажей в музее восковых фигур. Одеты незваные гости тоже были необычно: здесь можно было разглядеть важных господ времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны в парчовых камзолах и панталонах, в пудреных париках, с орденскими лентами через плечо, бравых офицеров в форме, давно отмененной военными уставами, когда-то, по-видимому, сверкавшей золотым шитьем галунов и эполет, тоже при регалиях — ни дать ни взять, кавалергарды. Встречались в этом обществе и типажи попроще, напоминавшие добропорядочных немцев, обывателей Васильевского острова, хозяев многочисленных пекарен и кофеен в Петербурге ушедших времен, рядом разговаривали о чем-то посетители этих кофеен, молодые и моложавые буржуа «онегинского» вида, со взбитыми коками, в кружевных жабо и галстуках, небрежно выглядывавших из вырезов черных сюртуков. Множество дам всех возрастов наполняли мастерскую. Их туалеты были, разумеется, еще разнообразнее, чем у мужчин, так что описание деталей заняло бы не одну страницу. Самыми неожиданными и странными участниками неведомой депутации Вячеславу Меркурьевичу показались дети: даже грудные младенцы в кружевных чепчиках, все в каких-то рюшечках, бантиках, завязочках, похожие на фарфоровых пупсов, стояли на своих пухленьких ножках и, лопоча что-то по-младенчески невразумительное, тыкали в скульптора миниатюрными пухленькими пальчиками! Одежда всех без исключения визитеров, вдобавок ко всему, выглядела запыленной и выцветшей, у некоторых с форменных треуголок и фасонных шляпок свисала настоящая паутина. Наконец, от странной процессии исходил неприятный, но откуда-то знакомый Звонцову запах. Каждый гость сверлил застывшего в кресле хозяина укоризненным, холодным взглядом — Вячеслава Меркурьевича просто сковывал холод, исходящий от этой галереи совершенно чужих лиц. «Что им всем от меня нужно?!» А по всему было видно, что в его мастерской собрались кредиторы, явившиеся сюда требовать какой-то долг!
От присутствующих отделились две особы женского пола: девушка в сером (даже волосы у нее были какие-то пепельные, а глаза мутные, выцветшие), что-то непрерывно шептавшая себе под нос и всем своим видом напоминавшая мышь, вторая же — девочка лет одиннадцати с нелепой черной повязкой-лентой на шее и розой в руке. Девушка, не прекращая свое невнятное бормотание, набросилась на обмякшего, совершенно обессилевшего Звонцова, заключила в свои цепкие объятия и впилась ему в шею страстным, почти вампирическим поцелуем, затем уже деловито связала скульптору руки и ноги. После этого обе гостьи разом повернулись ко всем остальным, девочка взмахнула рукой и неожиданно громыхнула шаляпинским басом:
Что ж вы. черти, приуныли?
Эй ты, Филька, черт, пляши!
Грянем, братцы, удалую
На помин ея души…
Это было знаком к тому, чтобы все снова пришло в движение. Так же как совсем недавно карлики, фигуры хаотично и торопливо задвигались по мастерской: одни продолжали погром, рушили все с полок, другие же вытаскивали из утла приготовленные для заказчика картины Арсения и выносили их за порог. Связанный Звонцов безучастно покоился в кресле, как равнодушный зритель на театральной постановке. Он был лишен не только возможности протестовать, но и всякой воли к действию. Когда фигуры снова придвинулись к нему, скульптор не издал ни звука, пальцем не шевельнул.
Тут он увидел высоченного детину в потертом зеленом мундире с позеленевшими бронзовыми пуговицами и красными обшлагами. Его худощавые ноги, обтянутые кожаными панталонами и чулками по колено, были обуты в малиновые туфли-башмаки с крупными серебряными пряжками. Угрюмый тип, опираясь на прочную трость с массивным металлическим набалдашником, другой рукой поднес ко рту полуштоф водки и, не отрываясь от него, опустошил. Он пил, как мучимые жаждой пьют воду, причем можно было подумать, что в бутылке действительно вода — ни один мускул на лице «долговязого» не дрогнул. Это лицо, бледно-зеленое, с остановившимися стальными глазами, огромные зрачки которых на свет не реагировали, даже вконец одурманенного Звонцова привело в ужас. Он ждал, что после такой дозы выпитого страшная маска если не побагровеет, то хотя бы зарозовеет легким румянцем — ничуть не бывало! Цвет лица гостя не менялся! «Долговязый» нагнулся над Вячеславом Меркурьевичем, руки-клещи сжали плечи. Резкий химический запах, сливающийся с тошнотворным душком, теперь уже ударил прямо в ноздри скульптору. «Это формалин!» — узнал он знакомый еще со времен академической практики в анатомическом театре, забивающий трупное зловоние, характерный запах. Косматые брови худощавого великана грозно сошлись к переносице:
— Что, тать кладбищенский, не смекнул еще, кто к тебе пожаловал?! Не ожидал увидеть таковских гостей? Видишь, сколько покойных душ потревожил? Ну, вор, мы тебе мигом пеньковый галстук повяжем — хоть кого моли, теперь не вывернешься!
Продолжая держать уже дрожащие звонцовские плечи мертвой хваткой, человек в ветхом мундире подбодрил девочку:
— Да ты не робей, крошка, не робей — пора.
И тут это невинное создание, бросив розу на колени Вячеслава Меркурьевича, быстро развязало свою длинную шейную ленту. С проворством палача девчушка свила из нее петлю, накинула на шею ваятелю и стала затягивать. В этот момент Звонцов понял, что сон слишком уж похож на реальность и никто не собирается с ним шутить. Он замотал головой, пытаясь ослабить удавку, захрипел:
— По-ща-ди-ите… Помил-лос-сер… Помилосердствуйте-е-е!..
Откуда-то выскочил мерзостный карлик-тролль, похожий на лесную корягу. Вскарабкавшись на столик прямо напротив поверженного ваятеля и схватив себя руками за горло, злобная тварь выпучила глаза, стала строить рожи и дергаться в конвульсиях, изображая удушение.
Бледно-зеленая «маска» опять приблизилась к самому лицу Звонцова:
— Говори, варнак, чем тебе могила моя помешала?!
Звонцов задыхался:
— Эх… эх… хэ — это кха-кхая могила?
Карлик продолжал паясничать, плясать на столе, повторяя точно эхо: «Могила… могила…ма-а-а-ги-ила!!!»
— Наш-ши, наш-ши могилы, гос-сподин хорош-ший! — зашипела вся толпа, зловеще надвигаясь на своего обидчика, запертого в собственном ателье, а тот уже терял сознание. «Я здесь как в склепе — выхода нет, обложили отовсюду!» Тут как раз двое дюжих молодчиков без лишних слов обрушили на Звонцова град ударов. Не ограничились просто оплеухами — его били смертным боем. Вячеслав Меркурьевич опрокинулся на пол вместе с креслом. Он не помнил, сколько лежал так, а когда очнулся, увидел, что кладбищенская публика кружится вокруг него в бешеном хороводе. Великан в малиновых башмаках демонстрировал ему подробный чертеж продолговатого ящика с проставленными размерами граней и углов, которые для наглядности указывал старинным медным циркулем (этот циркуль был очень дорог мертвецу, имел какое-то особенное значение, иначе он наверняка бы воспользовался любым из инструментов отличной готовальни хозяина). Из надписи, сделанной канцелярским шрифтом XVIII века, Звонцов понял, что перед ним «прожект» предназначенного для него гроба: «Обмерил, нечисть, пока я без памяти валялся…». На смену «гробовщику» подскочила пепельно-серая девица со звонцовской папкой для рисунков и стала один за другим доставать оттуда графические этюды того самого надгробия с Фарфоровского погоста, которое положило начало сомнительной карьере скульптора и «художника» Звонцова. Подсовывая под самый нос вещественные доказательства преступления, девица теперь уже вполне внятно повторяла: