— Пускай! Больше сплетен о себе, чем в родном театре, все равно нигде не услышишь. В глаза говорят только комплименты, за спиной — неизвестно что. А я к этому безразлична — Бог им судья! На подобные человеческие слабости обижаться не стоит. Давайте лучше музыку слушать.
— И верно, — князь предполагал подобный ответ. — Все это, дорогая моя, возня мышиная!
Первой на музыкальном вечере выступила молоденькая арфистка, которая очень старательно исполнила «Вариации на тему Моцарта» Глинки. За ней подросток-виртуоз на одном дыхании сыграл несколько этюдов Шопена, на бис — «Грёзы» Шумана, что-то из Грига…
Затем конферансье объявил:
— А теперь, дамы и господа, мы услышим божественные звуки скрипки.
Он назвал совсем простые русские имя и фамилию и добавил со значением:
— Запомните это многообещающее имя!
С мест поднялись несколько человек, видимо, искушенные меломаны, неистово захлопали:
— Просим! Просим!
На сцену выскочил худенький мальчик лет пятнадцати и, не называя произведения, ударил смычком по струнам. Играл он блестяще, но его манера извлечения звука походила на самоистязание, да и сама музыка воспринималась как некий пронзительный, дерзкий вызов классически канонам. Это был открытый протест против традиций, против общественного вкуса. Ксения понимала, что перед ней новаторский талант, но сердце не принимало ни подобную музыку, ни манеру исполнения: всякая скандальность пугала ее, что-то разрушительное чудилось балерине в таком творчестве, что-то буквально душераздирающее. И еще ей было жаль маленького скрипача: «Чахоточный какой-то, нервы совсем расшатаны. Старается, волнуется — еще бы не волноваться перед такой аудиторией! Столько важных персон — настоящий экзамен! Как взмок, бедняжка, да и душно тут…» Мальчик оторвал скрипку от плеча, тряхнув челкой, склонился в поклоне. Зал реагировал бурно, можно сказать, ему устроили овацию. Балерина тоже хлопала — больше из сочувствия, отчасти из приличия. «Концертант» дождался тишины, сделал глубокий вдох и, зардевшись, дрожащим, ломающимся дискантом произнес:
— Благодарю за оказанную честь, но должен сказать, господа, что своим успехом я всецело обязан моему высокочтимому покровителю князю Евгению Петровичу Дольскому! Только что впервые прозвучал шедевр его сочинения — «Диониссий… (мальчик запнулся) Диониссическое соло». Князь почтил нас своим присутствием, посему прошу поприветствовать этого великодушного человека! Спасибо вам, ваше сиятельство! — И он широким жестом показал на ложу, где расположился его патрон со своей спутницей. Присутствовавшие, сплошь высокие персоны и известные всей России люди, стоя, чествовали мецената, композитора и музыканта в одном лице. Сам Евгений Петрович встал медленно, благосклонно улыбаясь, принимал почести и тут же комментировал происходящее для Ксении, которой тоже ничего не оставалось, как подняться с места. Смущенная балерина готова была провалиться сквозь землю.
— Вы, однако, чувствительнее, чем я думал, мадемуазель Ксения. Совсем недавно говорили, что безразличны к мнению окружающих, — заметил Дольской и тут же распорядился, чтобы принесли шабли во льду.
— И содовой, голубчик, ради Бога! — почти прошептала вслед официанту Ксения.
— Такие вот у меня подопечные. Впечатляет, не правда ли? Чудо дети, скажу я вам, уникумы! — Дольской вальяжно откинулся на спинку кресла. — Взять, к примеру, этого мальчика. Жил себе в Волынкиной деревне [145] , гонял голубей. Отца на заводе вагонеткой переехало, насмерть, разумеется — трагедия! Мать стала печь пирожки, пришлось ими торговать, остался мальчишка единственным кормильцем в семье. Еле перебивались, но он, слава Богу, грамотный оказался, смышленый — газеты читал, и вычитал, что есть некий важный господин, который помогает развиться юным талантам. Разыскал меня, бросился в ноги. Прослушал я его — оказалось, безупречный слух, все данные для блестящего музыканта! С тех пор при мне: теперь можно подумать, родился со скрипкой в руках, а ведь не пришел бы к Дольскому, так и сбился бы с дороги. Скольким же самородкам из народа я помог! У вас сегодня еще будет возможность убедиться — во втором отделении…
— Скажите, князь, — полюбопытствовала Ксения, — а эти ваши стипендиаты, они исполняют только произведения своего учителя и благодетеля?
Ответа она так и не услышала, потому что в ложу вошел незваный гость — жандармский генерал, чье имя социалисты всех мастей произносили с ненавистью, а верноподданные всех сословий — с надеждой (он занимал одну из главных должностей в Департаменте государственной полиции). Его «пришествие» было столь же нежелательно, сколь и неожиданно. Высокий и статный, генерал с исторической фамилией Скуратов-Минин являл собой пример честного русского офицера-службиста, готового «не щадя живота своего, сокрушать врагов Веры и Трона» (как внутренних, так и внешних), не лишенного при этом тех черт армейского начальника, которые попросту называются солдафонством. Шаркнув каблуками, бывший кавалергард галантно приложился к ручке балерины:
— Госпожа Светозарова, случайно узнал, что вы здесь. Душевно рад видеть вас. Нечасто увидишь нашу Терпсихору так близко и без официоза. Надеюсь, вам сейчас ничто и никто не досаждает? Знайте, что вы всегда под защитой моего ведомства, и вспоминайте иногда о вашем покорнейшем слуге, — генерал сделал вид, что до сих пор не заметил присутствия князя, а теперь уставился на него с высоты своего гренадерского роста:
— Господин Дальский, если не ошибаюсь?
— Ошибаетесь. Князь Дольской, — сквозь зубы процедил Евгений Петрович.
— Что-то смутно припоминаю. Хотя это даже хорошо, что до сих пор мы не были знакомы: со мной обычно знакомятся не по собственному желанию. Погодите-ка! Что же получается: тот самый живописец, чьи инициалы «КД» как-то промелькнули в прессе, и князь Дольской — одно лицо? Я правильно вас понимаю?
— Да, у меня такой творческий псевдоним, — насторожившийся Евгений Петрович, вообще не имевший желания знакомиться с генералом, ответил с некоторым вызовом. — Должен вам заметить, что ваше ведомство уделяет слишком большое внимание моей персоне. В прессе вряд ли обо мне писали: вернисажей я не устраиваю. Так что узнать о моих занятиях живописью можно было только из факта пересечения мною границы вместе с моими живописными работами.
— И все-таки нужно мне будет специально удостовериться, ваше сиятельство. Моему ведомству ничего не известно о Дольском-художнике. Этак, знаете, каждый может «найти» в себе «КД».
В этот момент зал разразился громкими аплодисментами в адрес очередного музыканта, а «его превосходительство» нагнулся к самому лицу Дольского и, перейдя на шепот, добавил:
— А представьте, что объявится какой-нибудь авантюрист-шарлатан, воспользуется вашей подписью-монограммой и захочет покорить сердце несравненной мадемуазель Светозаровой, прикинувшись живописцем. Вы об этом не подумали, батенька? Вот почему бы мне, к примеру, не назваться, ну скажем… «Карающий дух»! По-моему, недурно звучит? Ха-ха-ха! Советую на будущее подписывать свои работы как-нибудь иначе во избежание подобных недоразумений. В моем ведомстве любят полную определенность и чтобы никакой двусмысленности.