Но вот теперь она, тридцативосьмилетняя женщина, живет в браке с любимым человеком, владеет унаследованными ею землями и деньгами, многие считают ее красивой, ценят и ее светский опыт, и ее филантропическую деятельность. Дня не проходило, чтобы она не томилась по своим обожаемым детям, но горе было чуть сглажено установившимися у нее прекрасными отношениями с Генри, сыном Роберта от его прежней любовницы. Они с мужем решили, что ребенка нельзя долее воспитывать на стороне, а следует принять в их жизнь. Генри оказался славным мальчуганом, подлинным утешением для матери, лишенной собственных детей.
Мэри наконец отыскала зал, в котором были выставлены античные ценности. Ей хотелось быть одной при встрече с этими произведениями искусства — она чувствовала духовную близость к мраморам, так много значившим в ее жизни, — но несколько молодых художников находились тут же, жадно рисуя прекрасные скульптуры.
Статуи были расставлены поодаль друг от друга на двух помостах, в отдаленном подобии их прежнему положению на Парфеноне. Фриз был частично реконструирован, хоть плиты располагались не в том порядке, в каком помнила их Мэри. Метопы были укреплены на стенах и опирались на большие деревянные пьедесталы.
Мэри подошла к статуе Диониса, прикоснулась рукой к ее холодному серому мрамору.
— Кто знает, где каждому из нас доведется кончить жизненный путь, — вслух произнесла она.
— Простите, что вы сказали?
Один из молодых художников подумал, что она обращается к нему. Юноша стоял перед безголовым женским торсом, чьи изящные линии были красиво задрапированы одеждами. Мэри бросила взгляд на страницу в его альбоме.
— Могу я поинтересоваться тем, что вы делаете? — спросила она.
— Видите ли, я пытаюсь понять технику Фидия. Но результаты пока неважны. Мне не удается уловить его способность выразить в камне изящество женского тела, скрытого одеждами. Мне никак не выразить этого углем.
— Не огорчайтесь, — сказала Мэри. — Вы еще так молоды. Художнику нужно время, чтобы набраться опыта. Уверена, что и сам Фидий нуждался в нем тоже. Я полагаю, что эти статуи были созданы им в наиболее плодотворную эпоху, после того как он создал многие прекрасные скульптуры.
— Благодарю вас, мадам. Я подумаю о ваших ободряющих словах, когда вернусь в студию для работы над этим наброском статуи Афины.
— О, но это вовсе не Афина. Нет сомнений, что это посланница богов Ирида, объявляющая о рождении Афины из головы отца. Таков был сюжет восточного фасада Парфенона, где, собственно, и стояла эта статуя.
— Мадам, вы видели это своими глазами?
— О да. Я видела все статуи в Парфеноне. И должна сказать, что они выглядят одинокими и не вполне уместными в этом темном, плохо освещенном зале, вдали от щедрого греческого солнца. Но конечно, великолепие свое они сохранили. Думаю, ничто не может лишить их его.
— Мы счастливы возможностью видеть их, — ответил молодой художник. — Пусть лорд Элджин и весьма порицаем, но благодаря его трудам эти сокровища оказались здесь. Лорд Байрон своими стихами оказал ему плохую услугу.
— Да, это так, но причина не только в этом, — сказала она и внутренне усмехнулась тому, что оказалась защитницей Элджина; но ее роль в истории мраморов была значительна, и сейчас она защищала и себя тоже, хоть молодой человек этого и не подозревал. — Возможно, Сократ был прав, сказав о поэтах, что эти сочинители могут растрогать лишь женщин, детей да рабов. В любом случае нам не следует целиком полагаться на слова нашего поэта, оглушенного опиумом и пьянством.
— Может, это и звучит эгоистично, но я, например, счастлив видеть эти шедевры.
В его словах звучали волнение и почтительность юности, и Мэри загрустила по тем дням, когда сама испытывала такие чувства.
— Лорда Элджина критикуют, но уверяю вас, если б он не спас эти сокровища, они были бы выломаны турецкими солдатами, оккупировавшими Акрополь, или разобраны и распроданы по кусочкам ради грошовой наживы. Так же они могли пойти на сооружение новых безобразных построек. Я видела это разрушение собственными глазами.
Авторитет Мэри рос в глазах этого юноши с каждой минутой.
— Мне слышится шотландский акцент в вашем голосе, — сказал он. — Вы знакомы с лордом Элджином?
— Нет, я всего лишь интересуюсь историей и понемногу путешествую. И мне хотелось бы кое-что сказать вам. Если бы лорд Элджин не спас мраморы, они стали бы добычей Наполеона и лорд Байрон адресовал бы свои стансы французам!
— Меня зовут Джон Фицуильям, мадам. Был счастлив нашему знакомству, миссис…
Молодой человек поклонился, ожидая услышать имя своей собеседницы.
— Мне тоже было приятно беседовать с вами. Мое искреннее желание — увидеть успех ваших работ.
С этими словами она ушла.
«Лучше остаться безымянной в его памяти», — подумала Мэри.
После пережитого позора она с радостью углубилась в безмятежное и тихое существование. Возможно, Перикл и был прав, советуя женщинам Афин проводить жизнь в безвестности. Конечно, ее собственная роль в стараниях Элджина получить эти сокровища была огромна, но она никогда не стремилась на них заработать или снискать славу покровителя искусств, которой тщетно домогался Элджин. Но зато и никто из поэтов не слагал о ней презрительных стихов.
Мраморы не были единственным критерием славного прошлого, они стали критерием ее собственной жизни. Она чувствовала себя неотъемлемой частью их истории, хоть об этом мало кому было известно. В будущем, когда не станет ни ее самой, ни тех, кто знал ее при жизни, кому придет в голову размышлять о судьбе Мэри Нисбет? Это просто невероятно. Возможно, она просто исчезнет из памяти людской. Как случилось и с любовницей Перикла, Аспасией, которая не последовала совету, данному им женщинам Афин [71] .
Эта мысль вызвала у нее смешок. Что толку размышлять о тех, кого давно нет на свете? Или о том, что о ней будут думать, когда ее не станет? Можно ли страдать больше, чем довелось ей страдать при жизни?
Внезапно тишина в зале показалась ей гнетущей. За окном стоял непривычно теплый для сентября день, и Мэри захотелось скорей выйти на воздух. Прыжок в прошлое состоялся. Довольно. Как говорила ее старая нянька? «Жизнь, она и после смерти продолжается». Мэри бросила последний взгляд на мраморы, символ того общества, на котором был выстроен ее собственный мир. Одна из скульптур будто склонилась к ней, желая что-то сказать. Был ли это бог Дионис? Или персонификация какого-то речного божества? Она точно не помнила его имени.
Мэри поправила шляпку и вышла из музея. На улице ее поджидал кеб.
Мэри Нисбет, графиня Элджин, в 1808 году вышла замуж за Роберта Фергюсона. Унаследовав огромные поместья, они превратили Рейт-хаус в один из самых модных домов, принимая ученых, художников, аристократов, знаменитостей. Дети Мэри выросли, презирая мать, но после четырнадцати лет разлуки она установила отношения с лордом Брюсом, страдавшим от эпилепсии и других болезней. Он скончался в 1840 году. Дочери Мэри не виделись с матерью в течение тридцати лет, но примирились в 1835-м. Роберт стал известным ученым и реформатором, открытый им минерал назван в его честь фергюсонитом. Он тоже скончался в 1840 году в возрасте семидесяти одного года. Мэри до конца дней хранила бодрость. 30 июня 1855 года она устроила пышный бал, а через девять дней после него умерла. Ей было семьдесят семь лет от роду. Клеймо позора, который несла Мэри, заставило ее детей не делать надписи на могильном камне матери, и она покоилась в безымянной могиле, пока в 1916 году один из потомков не высек на могильной плите ее имя.