Несколько дней спустя он вернулся домой уже в сумерках. Что больше заботило его — усталость или гнев, — я не могла бы сказать. Слуги, как обычно, предупредили меня о его возвращении, и я сбежала по лестнице навстречу. Перикл, проходя через вестибюль, смахнул с подставки вазу и вслух выругался, когда она, упав, разбилась на множество осколков. Никогда я не видела его в таком состоянии.
Я кликнула, чтобы принесли вина, взяла Перикла за руку и провела во внутренний дворик, где мы часто сидели, наслаждаясь вечерней прохладой. Рыночные сплетни уже донесли до меня слух о том, что в Народном собрании весь день шла суровая борьба между демократами и консерваторами из-за денег, отпущенных на акропольский проект. Мы сели на скамью и после короткого молчания он заговорил:
— Я устал от их политики выкручивания рук и вечных жалоб на то, как дорого обходится строительство Афинскому союзу [27] и как долго оно тянется.
Я никогда не говорила этого Периклу, но часто удивлялась тому, насколько он равнодушен к высокой стоимости строительства.
— Разве тебя самого не беспокоит этот вопрос? — поинтересовалась я.
— Нисколько.
Ответ прозвучал очень решительно. И вправду, Перикл не казался человеком, которому свойственны колебания в правильности принятого решения, скорее он был похож на того, кто услышал волю богов и оставил все сомнения.
— Лидер консерваторов обвинил меня сегодня в расточительном отношении к публичным фондам, в попытке, как он сказал, нарядить город, как наряжают тщеславную женщину.
— Но это не разумное обвинение. Разве не все видят твое отвращение к мотовству? — поинтересовалась я, упрощая существо дела.
Перикл тратил очень мало на свои нужды и удовольствия. Почему же Народное собрание не доверяет его бережливости, практичности того, кто так разумно устроил собственную жизнь?
— Почему наш город велик? — спросил он, но не стал дожидаться моего ответа. — Да потому, что он находится под покровительством богини Афины. А почему она оказывает нам покровительство?
И снова он сам ответил на свой вопрос:
— Потому что Афины и богиня по существу одно и то же. Сегодня я так и заявил в совете: для того чтоб основать свой город, Афина из всех мест на земле избрала именно это. И произошло так потому, что счастливые чередования тепла и солнечных потоков света помогли зарождению расы людей, отмеченных мудростью. С ее подсказкой нам удалось создать систему законов, следующих из божественных элементов, богиня дала нам знания, необходимые в жизни людей. Научила нас подражать ее собственной природе — быть доблестными, смелыми, ценить умеренность и мудрость, внушила любовь к прекрасному, почтение к искусствам и ремеслам.
Он помолчал, взглянул на меня так, словно видел перед собой Народное собрание в лице единственного человека. Затем продолжал:
— Персы вторглись в наши пределы, забросали миллионами стрел, но с помощью великой богини мы прогнали их. Два поколения назад они осквернили храм Афины и другие святилища Акрополя. Не может быть сомнений в том, что он должен быть восстановлен со всем доступным человеческому воображению великолепием. Новый храм Афины Парфенос увековечит память о битве при Марафоне, где кровь греков напоила землю. Аспасия, скажи, ты можешь представить, какой стала бы жизнь греческого народа, не одержи он в тот день победы? Сегодня мы жили б, порабощенные тиранией отсталого деспота, а не наслаждались дарами величайшей и наиболее свободолюбивой цивилизации на свете.
— Не могу поверить, что после такой речи у ассамблеи могли возникнуть к тебе вопросы, — сказала я.
Вопрос мой мог показаться бессмысленным, но меня так же покоряло воодушевление Перикла, как покоряла его власть государственного мужа или его страсть.
— Мои слова они уже слышали не раз, — с горечью отвечал он. — И почему только эти люди не понимают, что, если Афины должны остаться теми, какие они есть, мы, человек за человеком, обязаны продолжать учиться у богини? Памятники возвеличивают ее и одновременно напоминают о том, как высоко надо держать стандарты. Мы не просто строим храм, Аспасия, мы шлем послание миру. Если мы хотим и дальше главенствовать над ним, нам следует вновь и вновь доказывать наше превосходство. И это не моя идея, это пути, по которым следует мир.
— Но если противники уменьшат расходы на твои проекты до окончания работ, что ты станешь делать? — спросила я.
— Возможно, оплачу их сам.
Деловой тон его ответа поразил меня. Неужели этот человек и в самом деле обладает таким богатством? Но так как за ним не водился грешок хвастовства, мне следовало думать, что он и вправду намерен так поступить.
— Почему ты не объявил им это?
— Потому что не так уж я стремлюсь к подобному варианту. Я бы предпочел, чтоб собрание нашло в себе мудрость согласиться с моей точкой зрения.
— Мне кажется, что именно ты, а не город, так желаешь осуществления этих достижений.
Я не скрывала от себя, что взываю к его честолюбию, но делала это намеренно.
— Зачем тебе делить славу с теми, кто не разделяет твоих взглядов? Продолжай возведение храма, но уже от своего имени, от себя лично. Обессмерть в глазах потомков свое имя, а не общество тех людей, которые не разделяют ни твоих устремлений, ни твоих добродетелей.
— Но памятники должны принадлежать городу и народу, чтоб их воздействие было эффективным. Они являются символами достижений всех людей, а не усилий одного человека. Это противоречило бы нашему образу жизни. Но тем не менее твоя идея великолепна.
На следующий день Перикл выступил в Народном собрании и поклялся, что готов возместить городу стоимость всего строительства из собственных средств и что сделает это с радостью. Но при этом он добавил, что в таком случае посвятит храм богине Афине от своего имени, а не от имени города. Перикл, конечно, пошел на некоторый риск, но он оправдал себя.
Оппозиция, всего несколько минут назад аплодировавшая, замолкла, а к концу заседания все согласились с тем, чтобы этот грандиозный памятник был сооружен не от имени одного только Перикла, а от имени всех афинян, поскольку все они находятся под защитой великой богини.
Вечером он поднялся ко мне, как делал обычно, но в руках у него я увидела белое, из тонкого льна покрывало, вышитое золотыми нитями.
— Встань, Аспасия, — торжественно произнес он и, когда я поднялась, накинул мне на голову покрывало, на мгновение прикрыв лицо, и тут же медленно приподнял. — В глазах богов я беру тебя в жены. Примешь ли ты меня как мужа?
— С чего ты надумал так сделать?
Меня поразило, что он, услыхав мои печальные жалобы в нашу первую ночь, запомнил их и, приняв к сердцу, нашел способ утешить мое горе. Ни в одной из историй о женских судьбах мне никогда не доводилось слышать о таком великодушии и нежности со стороны мужчины.