— Не плачь. Надень их мне. Помнишь, ты меня одевала, когда я была маленькой? Помнишь, ты отправила меня к нему, дала мне грушу и яблоко? — говорила Двойра.
— Помню, помню.
— И теперь я пойду к нему. Он ждет меня, приплыл за мной по небу на лодке. — Двойра обняла Марусю, поцеловала.
Няня отошла в сторону, а Двойра, в золотых башмачках, сказала Ереме:
— Бери ружье, стреляй в меня.
Страшно стало мужикам. А вдруг не ошибся парень? Многие уже готовы были поверить, что на их глазах совершается чудо. Один опустился на колени и забормотал:
— Господи, помилуй нас.
Ерема дрожал:
— Нет, нет, не могу, не буду.
— Не бойся, Ерема, ничего со мной не случится. Я уже не здесь. Я уже там, на небесах. Он прислал мне с неба эти башмачки, чтобы я пошла туда, к нему. Иди, Ерема, бери ружье и стреляй мне в сердце.
Но парень все всхлипывал и бормотал:
— Нет, не могу. Сжалься надо мной.
— Я приказываю, Ерема, неси ружье. Я буду стоять тут, у костра, чтобы ты не промахнулся. Я же сказала тебе, ничего со мной не случится. Делай, как я тебе велела.
Так говорила Двойра, освещенная пламенем костра. Страх охватил мужиков, друг за другом опустились они на колени. Один затянул, другие подхватили:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Кто-то принес ружье, подал его Ереме. Двойра стояла в своих золотых башмачках.
— Стреляй, Ерема.
Крестьяне затихли, продолжая стоять на коленях.
Грянул выстрел. Дым рассеялся.
— Целься лучше, Ерема, видишь, ничего мне не сделалось!
Снова выстрелил казак, снова рассеялся пороховой дым.
Двойра клонилась на бок, медленно опускаясь на землю.
— Падает!
— Кровь!
— Проклятая еврейка! Обманула! — кричали мужики, вскакивая и потрясая кулаками.
— Обманула, проклятая!
Ерема заслонил Двойру, подхватил ее слабеющее тело. Струйка крови текла в огонь костра.
— Что же ты наделала, моя красавица? Я ведь так тебя любил, — бормотал парень.
— Прости меня, Ерема, прости. Спасибо тебе, что отправил меня к нему. Я знала, это сделаешь ты. Ты хороший, Ерема.
— Отдай, это мое дитя! — закричала няня, подбежала, обхватила Двойру руками.
Двойра увидела лодку, усыпанную звездами. Шлойме протянул руку, помог ей войти.
— Прощай, няня, — прошептала Двойра.
— Прощай, дитя мое, — ответила Маруся по-еврейски.
Двойра отвернулась от Еремы, от старой няни, положила голову на траву, и с ее губ слетели слова, которые казакам так часто доводилось слышать в те дни от евреев: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь один». И Двойра затихла.
В Люблине снова заседал Ваад четырех земель. В этом году перед ним стояла очень важная задача.
В город съехалось множество евреев со всей Украины. Отцы разыскивали детей, угнанных казаками. Многие женщины потеряли мужей и даже не знали, живы те или нет. Были здесь и мужчины, у которых татары отняли жен, и дети, оставшиеся сиротами. Люди из погубленных общин скитались по стране, искали, где осесть.
Многие находили здесь близких, которых давно считали погибшими. Отцы встречали детей, мужья жен, братья сестер. Ваад должен был наладить еврейскую жизнь, вновь соединить семьи, разрушенные татарами и казаками. Он издал указ, чтобы все евреи из уничтоженных общин вернулись в свои города, потому что армия польского короля заставила казаков отступить в Россию, а Хмельницкий оказался в татарском плену.
С богатых людей собрали деньги и отправили в Турцию, чтобы выкупить евреев на невольничьих рынках. Мужьям разрешили воссоединиться с женами, освобожденными из гаремов. Те, кого казаки вынудили принять христианство, смогли вернуться к своей вере.
Шлойме тоже был здесь. Турецкие евреи выкупили его, как и других пленных, на невольничьем рынке Константинополя. В Турции узнали, что Шлойме учился в известной люблинской ешиве, и предложили ему остаться, чтобы преподавать Талмуд. Но Шлойме тосковал по родным. Купец из Салоник взял его на корабль, идущий в Неаполь. В Италии тоже хотели, чтобы Шлойме остался преподавать в местной ешиве, но его тянуло домой, в Польшу. Итальянские раввины, среди которых оказались его старые товарищи по Люблину, снабдили Шлойме одеждой и деньгами и переправили в Германию.
В Германии Шлойме услышал, что сделали казаки с евреями Тульчина, Бара и других городов Украины. Наконец он добрался до Польши и поспешил в Люблин с надеждой узнать что-нибудь о своей семье.
Там он встретил земляков, и они рассказали ему о судьбе отца и матери, погибших смертью праведников вместе со всей тульчинской общиной. Но никто ничего не мог сказать ему о Двойре и старой Марусе.
Но Шлойме знал. Он знал, что Двойра поднялась на небо в святости и чистоте, что она ждет его там.
Только по тем дням, когда они были вместе, и тосковал Шлойме.
Он ходил по ярмарке среди мужей, потерявших жен, среди вдов и сирот. В чем смысл их страданий? Шлойме не мог этого понять, и у него было тяжело на сердце, потому что, как известно, от страданий до сомнений — один шаг.
Однажды он забрел в переулок и увидел: у открытых дверей лавки стоит старик, зазывает покупателей. Но в лавке ничего не было, и удивленный Шлойме спросил торговца:
— Что же вы продаете? Где ваш товар?
— Продаю упование на Всевышнего, — ответил тот.
Шлойме посмотрел на старика, и ему показалось, что когда-то он уже его видел…