— Нет.
— Ты сейчас говоришь неправду.
— Будь я там с вашей бандой, я не смог бы думать обо всем в нужном аспекте. Мне нравится моя собственная скромная точка зрения. Это как стоять на тротуаре, смотреть сквозь чье-то венецианское окно и пытаться найти смысл в том, что разглядел.
Она задумалась над моими словами, и я представил, как Минога стоит с телефоном в руке в темном номере отеля, невидяще глядя перед собой, ее силуэт наполовину скрыт в тени. Она наконец заговорила, и я с удивлением почувствовал тепло в голосе:
— Когда-нибудь я тоже попытаюсь помочь, но мне нужно время, чтобы подготовиться к этому.
Мы попрощались, и тут до меня дошло, что я ничего не сказал о чудесном спасении от смерти в авиакатастрофе. Вот и хорошо, подумал я. Об этом она знать не должна.
* * *
Когда мы заехали на парковку Ламонта, кто-то вышел нам навстречу из-под большого орехового дерева. Я забеспокоился, но в солнечном свете смутная тень превратилась в Парджиту Парминдеру.
— Привет, — сказал я.
Я понял, что Парджите сейчас не до светских условностей. Пока она решительно шагала к машине, стало ясно, что в эти минуты ее больше всего занимал разговор с друзьями Говарда Блая.
— Да, привет, — ответила она и остановилась прямо передо мной. — Извините. Просто должна сказать… Я ждала на улице: почему-то была уверена, что вы вернетесь примерно к этому времени.
— И давно вы здесь стоите? — спросил я.
— Это неважно. Минут двадцать…
— Вы стояли под тем деревом двадцать минут?
— Пожалуй, даже полчаса. Прошу вас. Я была уверена, рано или поздно вы вернетесь, и хотела объяснить кое-что, прежде чем мы войдем. Я не хочу, чтобы вы думали, что я ужасный человек.
— Нам бы такое и в голову не пришло, Парджита.
— Хорошо, но вы видели мое лицо, выражение моего лица, которое даже я не знаю, что означало. Но вы видели его.
— Я не понимаю, о чем вы, милая.
— Я видела, вы обратили внимание. Когда Говард сидел на полу, а доктор Гринграсс говорил с ним.
А ведь я знал, что так всполошило ее. На лице Парджиты я тогда заметил что-то тревожное и противоречивое, и она была права, решив, что это обеспокоило меня.
— А, да… — проговорил я. — Верно.
— И вы знаете, о чем я.
— Ага, он-то, может, и знает, а… — начал было Дон, но тут же умолк, когда я раздраженно зыркнул на него.
— Ничего серьезного, — сказал я.
— А для меня серьезно. Я чуть с ума не сошла, ломая голову, о чем вы могли подумать. Я не плохой человек. Говард замечательный, и я обожаю его, но не хочу заставлять его оставаться здесь навсегда.
— И вы сразу же поняли, что он собирается уехать.
— Так он говорил не цитатами. И дважды повторил «прощай».
— Вы правы.
Парджита решила, что прощальные слова Гути адресовались ей. Она всплеснула руками, лицо скривилось:
— Ну почему я единственный человек, который всегда слышит его? Говард вам все расскажет, надо только постараться понять его речь.
— Вы не хотите терять друга? Теперь, когда стало легче понимать Говарда, он сможет переехать в реабилитационный центр.
— Да, — сказала она. — Вы понимаете.
— И, что еще хуже, вы действительно им гордитесь.
— Еще б не гордиться. Это фантастика, как он заставил себя вновь заговорить. И все благодаря вам. Стоило вам появиться, и он расцвел!
— Главную работу проделали вы, а мы появляемся и снимаем сливки.
— Да, только я не чувствовала, будто работаю. — Она смахнула слезы.
— Говард многим обязан вашей дружбе. И знает это.
— Говард хочет повидаться с Миногой. Это ваша жена? У нее была кличка Минога, а у него — Гути.
— Вы и впрямь о многом с ним говорите.
— Да, пока могу, — вздохнула она. — Но, правда, я бы очень хотела, чтобы он увиделся с вашей супругой, пожалуйста.
— Тогда мы должны быть уверены, что в день встречи вы тоже будете здесь.
— Ли, по-моему, нам пора, — сказал Дон.
* * *
Доктор Гринграсс позвал нас в кабинет и предложил сесть. Прогресс всеми любимого пациента развивался поразительными темпами, хотя сегодня, в отсутствие друзей, появились некоторые признаки рецидива. Легкое уныние, потеря аппетита и пара эпизодов «знаков кавычек» — жестов руками, обозначающих, что он выбирает фразы из текста.
— Похоже, все, что Говард говорит сейчас, исходит из еще более широкого контекста многочисленных источников. Едва ли не бесконечного количества. Представить не могу, каким образом человеческая память может удержать так много, да и вообще, в пределах ли это человеческих сил. Такое впечатление, что Говарду нет нужды рыться в этих своих ментальных документах в поисках какого-либо выражения — они у него наготове всегда, на любую тему.
— Вы полагаете, он жульничает? — спросил я с улыбкой.
— Я полагаю, он по-прежнему может нуждаться в поддержке «исходного» текста, даже если текст представляет собой бесконечную мозаику, которая… более умозрительная, чем реальная.
— А может, мы просто не понимаем, как работает его память.
— Согласен с вами, — сказал Гринграсс. — По моему мнению, было бы предпочтительней, если бы Говард просто делал вид, что цитирует из неисчислимого множества доступных текстов. На практике, конечно же, различие небольшое или его нет вообще. Я лишь хочу, чтобы вы знали: очень похоже, что Говард делает куда большие успехи, когда знает, что вы где-то поблизости.
— Он расстроился, когда мы уехали из города?
— Скажем так, это задело его. Мы не против идеи перевода Говарда на лечение в реабилитационный центр, но в первую очередь мы должны удержаться от поспешности и от малейшей, даже призрачной возможности навредить Говарду.
— Мы разделяем вашу заботу, — сказал я, а Дон кивнул. — И я рад, что вы не против идеи о реабилитационном центре.
— Да, вот только они заметно отличаются от «домов на полпути» [37] , вы в курсе? Не могу утверждать, что Говард приобретет для себя что-то новое, если продлит пребывание здесь, в Ламонте. Я ведь не первый год думаю, что он, скорее всего, получит существенные преимущества, просто-напросто попав в иную, новую среду, но Говард никогда не подавал мне даже намека на надежду. Он просто закрылся от меня. До сегодняшнего дня.
— Очень интересно, — сказал я.
Гринграсс вскинул голову и сунул шариковую ручку в рот, что-то обдумывая: