— Интересно, как теперь выглядит Глассхаус-роуд, — проговорил Гути. Хотя, по правде, я не хочу туда.
— Впервые слышу о Глассхаус-роуд, — ответил я.
Гути хихикнул, прижал кончики пальцев ко рту и сказал:
— Вот это хорошо. Это классно. Это просто здорово.
Я решил, что он цитирует из какой-то неизвестной мне книги, и спросил:
— Что тебя так восторгает?
— Глассхаус-роуд — это место, где творится нехорошее, — сказал Гути. — И ты не знаешь, как отыскать ее.
— А ты мне расскажи.
— Хватить тянуть, вези меня, пожалуйста, в Чикаго, — попросил Гути.
По дороге на юг Гути волновался не сильно. Он собирал в складки брюки на коленях. Он улыбался и склонял голову то на один бок, то на другой, при этом не разглядывая что-то конкретно.
— Нравятся твои темные очки, — говорил он. — Жаль, у меня нет таких. Темные очки — это классно. А мне можно, Ли? Можно мне купить очки? Они стоят пять долларов? Больше? Не думаю, что солнцезащитные очки могут быть дороже пяти долларов.
Когда я ошарашил его новостью, что большинство вещей стоят куда больше, чем много-много раз по пять долларов, мне пришлось успокаивать Гути — он испугался нищеты. В его новом доме все будет предусмотрено, еда в первую очередь. Ему будет положено скромное денежное содержание, и он сможет покупать себе что-нибудь вроде печенья и пены для бритья в магазинчике поблизости.
Понравится ли ему новый дом? Будет ли у него отдельная комната или его поселят с соседом? А дом красивый? Уютный? А Парджита может там получить работу? Есть там сад, цветы? И лавка для пикника? А как называется его новый дом, пожалуйста, Ли, напомни еще раз.
— Конечно, Гути. Хочешь, я запишу тебе название вместе с адресом и телефоном? У тебя будет еще и свой телефон. Ты будешь жить в Дес-Плейнсе, в лечебно-реабилитационном центре, в очень-очень красивом месте совсем недалеко от Чикаго. По-моему, там даже лучше, чем в Ламонте.
Я понял, что Гути расстроен и единственный способ держать его в равновесии — говорить с ним как с ребенком. Ему нужны простые ответы и беседы на простые темы.
Собиралась ли Минога успеть к их приезду?
— Нет, Говард, она не успеет. Сегодня мы тебя поселим, убедимся, что тебе удобно, разведаем, где что, познакомимся кое с кем из персонала. А завтра я привезу Ли. Она очень хочет повидаться с тобой.
— Ну еще бы, — сказал Гути. — И я тоже… Только немного страшно.
— За себя? Страшно встретиться с ней?
— Ты с ума сошел? — Он залился скрипучим хохотом давно не смеявшегося человека. — Страшно за нее.
— Ох, Гути. Она ведь даже не сможет увидеть тебя.
— Я знаю, — сказал Гути. — Но она сможет увидеть. Она всегда могла. И знаешь, что она сделает, как только меня увидит? Она положит ладонь мне на лицо.
— Вообще-то она никогда так не делает.
— Это ты так думаешь.
* * *
Поселение Говарда Блая в Дес-Плейнс прошло буднично. Он познакомился с докторами, ему показали его комнату, скромную, светлую и солнечную, представили трем собратьям-пациентам — они выглядели заинтересованными и доброжелательными; провели по территории. Чистый, ухоженный больничный комплекс напоминал маленький институтский кампус, и я убедился, что это наилучший вариант из всех, которые мы просмотрели с Доном Олсоном. Большой коллектив опытных докторов, физиотерапевтов, психологов и социальных работников руководил, управлял и наблюдал за прогрессом шестидесяти-семидесяти мужчин и женщин, готовящихся к переезду в приюты и в конечном счете к самостоятельному устройству во внешнем мире. Повезло, что я нашел место для Гути в Дес-Плейнсе. Решающую роль сыграла Ли. Шестеренки прокрутились в нужной последовательности и в нужный момент, теплые руки доставили Гути в уютное гнездо. Он скучал по садам Ламонта и виду из своего окна, но новый сад был необычайно хорош: менее декоративен, но более практичен. Если новый вид из окна — поле, автомагистраль — не так радовал глаз, как старый — куст азалии и кленовая рощица, — то новая комната оказалась намного лучше, чем каморка в Ламонте. Здесь были книжные полки, картины на стенах, плетеный коврик на полу; Гути выделили кофеварку и телевизор. Комната была обставлена кое-какой мебелью: симпатичный деревянный письменный стол, три удобных стула, большой кофейный столик; имелась даже такая роскошь, как отдельная уборная.
В первый день в новой обстановке Гути выглядел ошеломленным, но вовсе не несчастным. Даже когда плакал — а первые два-три дня в Дес-Плейнсе Гути то и дело утирал слезы, — он не казался убитым горем. Это были слезы сожаления об оставленном, слезы осознания и благодарности.
Как и обещал, на следующий день я привез в центр жену. Гути подготовился к этому великому событию. В чистом комбинезоне, толстовке «Чизхэд», которую подарила ему Парджита, чтобы помнил, откуда приехал, и желтых «тимбах», он сидел на краешке дивана в приемном отделении и не сводил глаз с входной двери. Мы с Ли вошли и остановились у конторки.
— Он здесь, — сказала Минога.
— Правда?
Я повернул голову и увидел медленно поднимающегося с дивана Гути. Наблюдающий его психиатр, доктор Ричард Фельд, стоял рядом. Круглое лицо Гути светилось изумлением.
— Точно, он. Как ты узнала?
— То, что идет ко мне, может идти только от него, — с улыбкой проговорила Минога.
Она повернулась к Гути, словно вдруг прозрела, а я, не отрываясь, переводил взгляд с жены на преобразившегося мужчину, приближающегося к ней. С видом собственника Фельд семенил следом, то и дело кивая мне, человеку, с которым познакомился только вчера. Гути шел очень медленно, будто намеренно оттягивал встречу. Ему хотелось оценить, посмаковать все чувства. Ли Труа терпеливо ждала: руки опущены перед собой, пальцы сцеплены, голова поднята, улыбка ширится. От восхищения у меня замерло сердце. Оба отдавали должное моменту, наслаждаясь им. Минога, разумеется, делала это неосознанно, но Говард Блай, должен сказать, не таков. Вот он, изо всех сил старается не торопить воссоединение, чтобы подчеркнуть свою роль в нем. У меня к глазам подступили слезы. Я будто присутствовал на свадьбе.
— Здравствуй, Минога, — сказал Гути с расстояния в полтора фута. — Ты отлично выглядишь. Даже не верится, что ты здесь, со мной, в моем новом доме.
— Я рада, что мы оба здесь, — сказала она. — И так рада нашей встрече.
Она сделала шажок вперед и подняла правую руку, будто готовясь произнести клятву.
— Ты позволишь?
— Только в обморок не падай, — ответил Говард.
«Поразительно, — подумал я. — Эти двое в самом деле много значат друг для друга». Я вдруг понял, что, несмотря на заявления Дона Олсона, пара передо мной любила Мэллона больше всех, чище всех, без эмоциональной привязанности Боутмена, без амбиций Дона и расчетливости Мередит Брайт. Минога и Гути не требовали ничего и не строили никаких планов.