И на обратном пути ему выпало стать свидетелем зрелища, очень редкого для сельской местности в Англии, — зрелища епископа, бегущего во всю прыть. В таких захолустьях, как Нижний Брискетт-на-Мусоре, вообще крайне трудно увидеть епископа во плоти. И в подобных исключительных случаях он либо едет в величественной машине, либо шествует величавой походкой. А этот епископ наддавал, как победитель дерби, и Августин остановился, чтоб упиться нежданным зрелищем сполна.
Этот епископ был крупным, дородным епископом, созданным более для прочности, чем для скорости, но тем не менее он показывал прекрасное время. И пронесся мимо Августина в вихре мелькающих гетр, а затем, демонстрируя свою разносторонность как атлета, он внезапно свернул к дереву и стремительно взобрался на высокий сук. Как без особого труда отгадал Августин, им руководило желание избежать более близкого знакомства с огромным мохнатым псом, который усердно гнался за ним. Пес достиг дерева через секунду после того, как его добыча скрылась между ветвей, остановился у ствола и залаял.
Августин неторопливо подошел поближе.
— Маленькое недоразумение с бессловесным другом? — осведомился он благодушно.
Епископ посмотрел на него со своей вышки.
— Молодой человек, — сказал он, — спасите меня!
— Сей, вне всяких сомнений, момент, — отозвался Августин. — Положитесь на меня!
До этого дня все собаки внушали ему смертельный ужас, но теперь колебания были чужды Августину. Стремительнее, чем поддается описанию, он схватил с земли камень, метнул его в пса и испустил торжествующий вопль, когда камень с громким хлопком угодил в цель. Пес, знавший свою меру, покинул место действия со скоростью около сорока пяти миль в час, и епископ, опасливо спустившийся на землю, крепко сжал руку Августина.
— Мой избавитель! — сказал епископ.
— Забудьте! — бодро отозвался Августин. — Всегда рад выручить товарища. Мы, священнослужители, должны стоять друг за друга.
— Я думал — еще минута, и он меня растерзает.
— Не самый приятный собачей. Просто кипел нерастраченным пылом.
Епископ кивнул.
— Но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, тридцать четыре, семь, — добавил он. — Быть может, вы укажете мне дорогу к церковному дому? Боюсь, я немного заблудился.
— Я провожу вас туда.
— Благодарю. Но пожалуй, будет лучше, если внутрь вы заходить не станете. Мне необходимо обсудить серьезнейшие дела со стариной Мордатым, с преподобным Стэнли Брендоном, хотел я сказать.
— А мне надо обсудить серьезнейшее дело с его дочерью. Я поброжу по саду.
— Вы превосходный молодой человек, — сказал епископ, когда они направились к деревне. — Младший священник, а?
— Пока. Но, — добавил Августин, потыкав пальцем в грудь своего спутника, — погодите немного и увидите, как я воспарю. Я только одного прошу: погодите и поглядите.
— Непременно. Вы, несомненно, подниметесь высоко, на самую вершину дерева.
— Прямо как только что вы, а? Ха-ха!
— Ха-ха! — отозвался епископ. — Ах вы, юный плутишка!
И он ткнул Августина пальцем под ребро.
— Ха-ха-ха! — ответил Августин.
Он похлопал епископа по спине.
— Но шутки в сторону, — сказал епископ, когда они вошли в сад при церковном доме. — Я действительно намерен присмотреть за вами и позабочусь, чтобы вы поскорее получили приход, которого заслуживаете своими талантами и характером. Говорю вам, мой милый юный друг, со всей серьезностью, что я еще не видел ловкости, равной той, с какой вы спровадили камнем эту псину. А я всегда говорю только чистую правду.
— Велика правда и могущественнее всего сущего. Ездра, четыре, сорок один, — сказал Августин.
Он повернулся и неторопливо зашагал к лавровым кустам, обычному месту своих свиданий с Джейн. Епископ направился к парадной двери и дернул колокольчик.
* * *
Хотя они не договорились встретиться, Августин был удивлен, когда по прошествии нескольких минут Джейн не вышла к нему. Он не знал, что отец велел ей утром развлекать супругу епископа и показать ей все достопримечательности Нижнего Брискетта-на-Мусоре. С возрастающим нетерпением он прождал еще четверть часа и уже собирался уйти, как до его слуха из дома донеслись сердитые голоса.
Он остановился. Голоса, казалось, исходили из комнаты на первом этаже, обращенной окнами к саду.
Легкою стопою пробежав по траве, Августин замер под окном и стал слушать. Рама была приподнята на четверть, и он различал каждое слово.
Говорил священник голосом, сотрясавшим комнату.
— Значит, так? — сказал священник.
— Именно так, — сказал епископ.
— Ха-ха!
— Да, вот именно, ха-ха! — отпарировал епископ с запальчивостью.
Августин приблизился еще на шаг. Ясно было, что опасения Джейн оправдались и между былыми школьными товарищами возникла серьезная ссора. Он осторожно заглянул внутрь. Священник, заложив руки за фалды сюртука, расхаживал взад и вперед по ковру, а епископ, стоя спиной к камину, бросал на него вызывающие взгляды с каминного коврика.
— Кто тебе наговорил, будто ты что-то понимаешь в облачениях? — грозно вопросил преподобный Брендон.
— Кто надо, тот и наговорил, — отрезал епископ.
— Да ты даже не знаешь, что такое облачение.
— Ах так?
— Ну и что это?
— Свисающая с плеч пелерина, расшитая золотыми полосами. Можешь спорить, сколько хочешь, Мордатый, но факт остается фактом — на твоем золотых полос слишком много. И заруби себе на носу: либо ты уберешь часть этих полос, либо схлопочешь.
Глаза священника запылали яростью.
— Так, значит? — сказал он. — И не подумаю! Понял? У тебя хватило нахальства явиться сюда и начать командовать. В этом ты весь! Ты словно бы забыл, что я тебя знал, когда ты был еще Носатым, весь в чернилах, и если бы я захотел, то мог бы порассказать о тебе кое-что, посмешить газетных читателей.
— Мое прошлое — открытая книга.
— Да неужто? — Преподобный Брендон злоехидно засмеялся. — А кто посадил белую мышь в стол француза?
Епископ вздрогнул.
— Кто в дортуаре намазал джемом простыню старосты? — отпарировал он.
— У кого воротничок всегда был грязным?
— Кто носил пристегнутую манишку? — Великолепный органоподобный голос епископа, чей самый слабый шепот был слышен в дальних приделах собора, загремел на полную мощность. — Кого вывернуло за ужином?
Преподобный Брендон содрогнулся с головы до ног. Его красное лицо обрело малиновый оттенок.
— Ты прекрасно знаешь, что индейка была тухлой, — сказал он свистящим шепотом. — Кому угодно могло стать нехорошо.