Уильям почувствовал себя много лучше — и не только душевно, но и физически. Он, казалось ему, стал больше, стал лучше, и каким-то образом потеря Мертл Бенкс в мгновение ока утратила всякую важность.
— В конце-то концов, — поведал он человеку с фонарем под глазом, — на Мертл Бенкс свет клином не сошелся. — И, перевернув третий стакан вверх дном, обратился с вопросом к человеку в свитере: — А теперь что порекомендуете?
Тот погрузился в размышления, многозначительно прижав палец к носу.
— Вот что я вам скажу, — начал он. — Когда мой брат Элмер потерял любимую девушку, он начал пить чистое ржаное виски. Да, сэр. Вот что он начал пить — чистое ржаное виски. «Я потерял мою девушку, — сказал он, — и я буду пить чистое ржаное виски». Вот что он сказал. Да, сэр. Чистое ржаное виски.
— А ваш брат Элмер, — озабоченно спросил Уильям, — это человек, с которого, по вашему мнению, следует брать пример? Он человек, на мнение которого можно положиться?
— Ему принадлежала самая большая утиная ферма в южной половине Иллинойса.
— Решено, — сказал Уильям. — Что хорошо для утки, которой принадлежала половина Иллинойса, то хорошо и для меня. Сделайте одолжение, — сказал он благожелательному бармену, — спросите у этих джентльменов, что они выпили бы, и начинайте наливать.
Бармен повиновался, а Уильям, попробовав пинту-другую неведомой жидкости — просто чтобы проверить, придется ли она ему по душе, — одобрил ее вкусовые качества и заказал себе именно ее. Потом он начал прохаживаться среди своих новых друзей — одного поглаживал по плечу, другого ласково хлопал по спине, а третьего спрашивал, как его называла любимая мамочка.
— Я хочу, чтобы вы все, — объявил он, взбираясь на стойку (так его было лучше слышно), — приехали погостить у меня в Англии. Никогда в жизни я не встречал людей, чьи лица нравились бы мне больше. Я смотрю на вас, как на братьев, не больше и не меньше. А потому упакуйте чемодан-другой, приезжайте и живите в моем скромном жилище, сколько вам захочется. И особенно вы, мой дорогой старый друг, — добавил он, осияв улыбкой человека в свитере.
— Спасибо, — сказал человек в свитере.
— Что вы сказали? — сказал Уильям.
— Я сказал «спасибо».
Уильям медленно снял пиджак и закатал рукава рубашки.
— Будьте свидетелями, джентльмены, — сказал он негромко, — что я был грубо оскорблен вот этим джентльменом, который только что меня грубо оскорбил. Я человек мирный, но если кому-то требуется взбучка, он ее получит. А когда вас хают и поносят всякие морды в свитерах и кепках, наступает время принимать крутые меры.
И с этими одухотворенными словами Уильям Муллинер спрыгнул со стойки, ухватил оскорбителя за горло и больно укусил в правое ухо. Затем все смешалось, и в течение этой смутной паузы кто-то ухватил Уильяма за верх жилета и брюки, последовали ощущение быстрого полета и нырок сквозь стену прохладного воздуха.
Уильям обнаружил, что сидит на тротуаре перед питейным заведением. Из вращающейся двери высунулась рука, вышвырнула вон его шляпу, и он остался наедине с ночью и своими думами.
Думы эти, как вы можете легко себе представить, были на редкость горькими. Печаль и разочарование терзали Уильяма Муллинера сильнее самых страшных физических мук. Его друзья за вращающейся дверью, хотя он был сама любезность и сердечность и не сделал им ничего дурного, ни с того ни с сего выбросили его на жесткий тротуар — ничего печальнее в его жизни не бывало, — и несколько минут он сидел там, проливая тихие слезы.
Потом он с усилием поднялся на ноги и, с величайшей осмотрительностью ставя одну ступню перед другой, а затем приподнимая ту, что позади, и с величайшей осмотрительностью ставя ее перед той, что впереди, пошел назад к своему отелю.
На углу Уильям остановился. Справа были какие-то перила. Он уцепился за них и на некоторое время предался отдыху.
Перила, к которым прикрепился Уильям Муллинер, принадлежали одному из тех каменных домов, которые с момента завершения постройки судьба словно обрекает принимать постояльцев, как постоянных, так и временных, за умеренную еженедельную плату. Собственно говоря, окажись Уильям в состоянии прочесть карточку на дверях, он убедился бы, что стоит рядом с Театральным пансионом миссис Бьюлы О’Брайен («Родной очаг вдали от родного очага. Чеки не принимаются. Это относится и к вам»).
Но Уильям был не в лучшей форме для чтения чего бы то ни было. Странная дымка окутывала мир, глаза слипались. И вскоре, положив подбородок на перила, он погрузился в сон без сновидений.
Разбудил его свет, бивший в глаза. Открыв их, он обнаружил, что окно прямо напротив того места, где он стоял, теперь ярко светится. Сон вернул четкость зрению, и он сумел определить, что смотрит в окно столовой. Длинный стол был накрыт к ужину, и Уильяму показалось, что он еще никогда не видел ничего трогательнее этой уютной комнаты, где газовый свет тепло ложился на ножи, вилки и ложки.
Теперь им владела глубочайшая сентиментальность. Мысль, что у него никогда не будет такого милого семейного очага, пронизала его от носа до кормы почти непереносимой болью. Что, рассуждал Уильям, повиснув на перилах и тихо плача, может сравниться с милым семейным очагом? Мужчина с милым семейным очагом всегда на коне, тогда как мужчина без милого семейного очага — лишь жалкий обломок в океане жизни. Если бы Мертл Бенкс согласилась выйти за него, у него был бы милый семейный очаг, но она отказалась выйти за него, и у него никогда уже не будет милого семейного очага. И Уильям почувствовал, что мимолетная, но весомая оплеуха пришлась бы Мертл Бенкс в самый раз.
Эта мысль ободрила его. Он вновь почувствовал себя физически в наилучшей форме и как будто полностью исцелился от легкого недомогания, было его посетившего. Ноги утратили склонность действовать независимо от туловища. В голове прояснилось, и он ощутил прилив гигантской силы. Короче говоря, если и был момент, когда он мог бы отвесить Мертл Бенкс вышеупомянутую оплеуху надлежащим образом, то момент этот наступил.
Уильям уже собрался пойти на ее поиски и показать ей, что значит навеки лишить милого семейного очага такого человека, как он, но тут в комнату, находившуюся под его наблюдением, кто-то вошел, и он продолжил свои наблюдения.
Вновь прибывшей оказалась темнокожая служанка. Пошатываясь под тяжестью большой миски — с рагу из вчерашних остатков, как заподозрил Уильям, — она водрузила ее на передний край стола. Мгновение спустя вошла дородная женщина с блестящими золотыми волосами и села напротив миски.
Инстинктивное желание подглядывать, как едят другие, глубоко заложено в человеческой натуре, и Уильям остался завороженно стоять на месте. Торопиться нужды нет, сказал он себе. Он ведь знает номер Мертл в отеле — дверь в дверь с его собственным. Ночью он может в любое время заглянуть туда на огонек и отвесить ей указанную оплеуху. Пока же он будет созерцать, как эти люди вкушают рагу.
Тут дверь столовой вновь отворилась, и в нее вступила небольшая процессия. Уильям, вцепившись в перила и выпучив глаза, следил за происходящим.