— А-а! — восторженно вздохнул Фредерик, всецело поддерживая это наблюдение.
— У девочек есть свои маленькие недостатки. Девочки иногда поддаются тщеславию. Я знаю одну маленькую девочку совсем не в ста милях от этой комнаты, которая так гордилась своими новыми панталончиками, что выбежала в них на улицу.
— Нянечка! — вскричала мисс Олифант, розовея.
— Омерзительно! — сказал Фредерик и испустил короткий смешок. И так полон был этот смешок — несмотря на свою краткость — ядовитой иронии, презрения и чудовищного мужского превосходства, что гордый дух Джейн Олифант изнемог от таких оскорблений и глаза ее начали метать молнии.
— Что вы сказали?
— Я сказал «омерзительно».
— Неужели?
— Я не в силах, — раздумчиво сказал Фредерик, — вообразить более прискорбное поведение, нежели выставление себя напоказ подобным образом, и искренне надеюсь, что вас отправили спать без ужина.
— Если бы вас хоть раз оставили без ужина, — сказала мисс Олифант, верившая, что нет защиты лучше атаки, — вас бы это убило.
— Ах так? — сказал Фредерик.
— Вы свинья, и я вас ненавижу, — сказала мисс Олифант.
— Ах так?
— Да, именно так.
— Ну-ну-ну, — сказала няня Уилкс. — Будет, будет, будет!
Она смотрела на них спокойным властным и практичным взглядом, который присущ женщинам, полвека справлявшимся с малолетними капризулями.
— Ссориться нехорошо! — сказала она — Немедленно помиритесь. Мастер Фредерик, поцелуйте-ка мисс Джейн!
Комната закачалась перед выпучившимися глазами Фредерика.
— Что-что? — еле выговорил он.
— Поцелуйте ее и попросите прощения, что ссорились с ней.
— Это она со мной ссорилась.
— Не важно. Маленький джентльмен всегда берет вину на себя.
Неимоверным усилием Фредерик выжал из себя подобие улыбки.
— Приношу извинения, — сказал он.
— Ничего, — сказала мисс Олифант.
— Поцелуйте ее, — сказала няня Уилкс.
— Не хочу, — сказал Фредерик.
— Что-о!
— Не хочу.
— Мастер Фредерик! — сказала няня Уилкс, вставая и указуя грозным перстом. — Ну-ка, марш в чулан под лестницей и сидите там, пока не станете послушным!
Фредерик заколебался. Он происходил из гордого рода. Некогда Муллинер получил благодарность от своего государя на поле битвы под Креси. Но воспоминание о словах его брата Джорджа решило дело. Как ни унизительно было позволить загнать себя под лестницу, но допустить, чтобы она умерла от сердечного приступа, он не мог. Склонив голову, он вошел в чулан, и позади него в замке щелкнул ключ.
Один во тьме, попахивающей мышами, Фредерик Муллинер предался мрачным думам. Минуты две он отдал напряженным размышлениям, в сравнении с которыми мысли Шопенгауэра по утрам, когда философ вставал с левой ноги, показались бы сладкими девичьими грезами, как вдруг из щелки в дверце донесся голос:
— Фредди! То есть мистер Муллинер.
— Что?
— Она вышла на кухню за джемом, — выпалил голос. — Выпустить вас?
— Прошу вас, не утруждайте себя, — холодно отпарировал Фредерик. — Мне здесь очень хорошо.
Ответом было молчание. Фредерик вновь предался своим думам. Если бы его братец Джордж, думал он, предательски не заманил его в эту чумную дыру коварной телеграммой, он бы сейчас опробовал новую клюшку у двенадцатой лунки в Сквоши-Холлоу. А вместо этого… Дверца резко распахнулась и столь же резко захлопнулась. И Фредерик Муллинер, предвкушавший полное одиночество, с немалым изумлением обнаружил, что начал принимать жильцов в свой чулан.
— Что вы тут делаете? — осведомился он с праведным негодованием законного владельца.
Ответа не последовало, но вскоре из мрака донеслись приглушенные звуки, и против его воли в сердце Фредерика пробудилась нежность.
— Послушайте, — сказал он неловко, — не надо плакать.
— Я не плачу, я смеюсь.
— О? — Нежность поугасла. — Так вас забавляет, что вы заперты в этом чертовом чулане?
— Нет ни малейших причин прибегать к грубым выражениям.
— Абсолютно с вами не согласен. Для грубых выражений есть все причины. Просто оказаться в Бингли-на-Море — уже полная жуть. Однако находиться под замком в бинглском чулане…
— …с девушкой, которую вы ненавидите?
— Не будем касаться этого аспекта, — с достоинством сказал Фредерик. — Важно то, что я сейчас нахожусь в чулане в Бингли-на-Море, тогда как, существуй в мире хоть капля справедливости или честности, я бы в Сквош-Холлоу…
— О? Так вы все еще играете в гольф?
— Разумеется, я все еще играю в гольф. Почему бы и нет?
— Не знаю. Я рада, что вы все еще способны развлекаться.
— Почему «все еще»? Или вы думаете, что потому лишь…
— Я ничего не думаю.
— Полагаю, вы воображали, что я буду маяться, нянчась с разбитым сердцем?
— О нет! Я знала, что вы сумеете легко утешиться.
— Что означают ваши слова?
— Не важно.
— Вы намекаете, что я один из тех мужчин, кто беззаботно меняет одну женщину на другую — презренный мотылек, порхающий с цветка на цветок, попивая…
— Да. Если уж вы хотите знать, я считаю вас прирожденным попивателем.
Фредерик задрожал от такого чудовищного обвинения.
— Я никогда не попивал. И, более того, я никогда не порхал.
— Смешно!
— Что смешно?
— То, что вы сказали.
— У вас, видимо, очень острое чувство юмора, — сокрушительно заявил Фредерик. — Вас смешит, что вас заперли в чулане. Вас смешит, когда я говорю…
— Что же, уметь находить в жизни смешное очень приятно, не так ли? Хотите знать, почему она заперла меня здесь?
— Не имею ни малейшего желания. А почему?
— Я забыла, где нахожусь, и закурила сигарету. Ой!
— Ну, что еще?
— Мне показалось, шуршит мышь. Как по-вашему, в этом чулане водятся мыши?
— Безусловно, — ответил Фредерик. — Сотни мышей.
Он было перешел к их описанию — большущие, жирные, склизкие, предприимчивые мыши, но что-то острое и жесткое поразило его лодыжку мучительной болью.
— Ох! — вскричал Фредерик.
— Ах, извините. Это были вы?
— Да.
— Я брыкалась, чтобы разогнать мышей.
— Понимаю.
— Очень больно?