— Кто-нибудь из вас бывал в деревне? — спросил он.
— Нет, господин кюре, нет, сударь, нет, — послышались один за другим ответы с небольшой заминкой.
Филипп давно заметил, что ему отвечают не сразу, словно бы ища прикрытия, соображая, что бы соврать, а может, просто-напросто не в силах уразуметь, о чем он их спрашивает… Его не оставляло ощущение, что он имеет дело с… недочеловеками, что ли…
— Прибавим шагу, — сказал он вслух.
За деревней они увидели обширный сильно заросший парк, глубокий пруд с прозрачной водой и на холме дом.
«Усадьба», — подумал Филипп. И позвонил у ворот решетчатой ограды в надежде, что хоть там кто-то живет, но привратницкая была заперта, и на звонок никто не вышел.
— Лужайка будто для нас создана, — обрадовался Филипп, показав рукой на берег пруда. — Что делать, ребятки? Здесь мы причиним меньше вреда, чем в крошечных ухоженных садиках, и здесь нам будет лучше, чем на дороге. А если вдруг гроза, мы спрячемся в купальнях.
Через решетчатую ограду парка они перелезли с легкостью.
— Вот с моей помощью вы и совершили незаконное вторжение, — засмеялся кюре, — но тем больше уважения к чужой собственности от вас потребуется. Прошу вас: ни одной сломанной ветки, ни одной газеты, ни одной консервной банки, забытой на берегу. Договорились? И если будете хорошо себя вести, завтра я разрешу вам искупаться.
Траву никто не косил, и она выросла по колено, они шли и мяли цветы; Филипп показал цветок Девы Марии — белую звездочку с шестью лепестками; цветок Святого Иосифа — нежно сиреневый, почти розовый.
— А можно их сорвать, господин кюре?
— Конечно. Полевые цветы рвите, сколько хотите. Немного дождя, солнышко, и они растут без удержу. А вот чтобы вырастить те, понадобилось много труда и забот. — Кюре указал на засаженные цветами клумбы перед фасадом дома. Подросток, стоявший рядом с Филиппом, поднял бледное костлявое лицо к высоким окнам, плотно закрытым ставнями.
— Добра там, наверное!.. — Он произнес это негромко, но в его словах прозвучала такая жадность, что Филиппа невольно покоробило. Он промолчал, а подросток настойчиво повторил: — Там должно быть очень много всякого добра, не так ли, господин кюре?
— Мы таких домов в жизни не видели, — подхватил другой.
— Думаю, там красивая мебель, картины, статуи… Но владельцы подобных усадеб часто бывают и очень бедны, и вы вполне можете обмануться и не увидеть там никаких чудес, — весело отозвался Филипп. — Наверное, вас больше всего интересуют запасы провизии. Но жители этих мест, по моим наблюдениям, весьма предусмотрительны и, уверен, унесли все, до последней крошки. Впрочем, в любом случае нам ничего тут не принадлежит, и мы ничего не будем трогать. Давайте разбираться с тем, что у нас есть, и не будем тратить время на пустые домыслы. Для начала разобьемся на три отряда — первый отправится собирать хворост, второй за водой, третий будет накрывать на стол.
Филипп давал указания, подростки споро и быстро их исполняли. Скоро на берегу озера разгорелся большой костер; ребята поели, попили и разбрелись, собирая землянику. Филипп затеял игру в салки, но ребята играли неохотно, не вскрикивали, не смеялись. Солнце близилось к закату, пруд померк, потускнел, на берегу заквакали лягушки. Огонь освещал устроившихся на земле, завернувшихся в одеяла ребят.
— Ну что, пора спать?
Молчание.
— Не холодно вам?
И на этот вопрос никто не ответил.
«Не думаю, что все они заснули», — подумал священник. Он встал и прошелся по рядам. Время от времени наклонялся и натягивал одеяло на самого хилого и худосочного, с жидкими волосенками, оттопыренными ушами. Глаза у всех были закрыты. То ли притворялись, что спят, то ли в самом деле их сморил сон и усталость. Филипп вернулся к костру и углубился в молитвенник. Читал, потом поднимал глаза и смотрел на отблески пламени в черной воде. Краткие минуты безмолвного созерцания принесли ему отдохновение, воздали за все дневные тяготы. Любовь снова искала путь к его сердцу, капля за каплей, будто дождь в иссохшую землю, просачивалась она сначала, словно бы торя себе дорогу среди камней, а потом потекла широким потоком и захлестнула его.
Бедные дети! Одному из них снится сон, и он монотонно жалобно стонет. Кюре в темноте поднял руку и благословил их, прочитав молитву. «Pater amat vos», — прошептал он. Он любил повторять эти слова детям у себя в школе, когда занимался с ними катехизисом и понуждал к раскаянию, смирению, молитве. «Господь вас любит». Как он смел подумать, что эти несчастные лишены благодати? Вполне возможно, он сам не заслужит такой любви, как самый последний из малых сих, ему достанется меньше милосердия и божественной нежности. Иисусе! Прости меня! Во мне говорила гордыня, ловушка нечистого. Кто я такой? Ничтожество, пыль под твоими ногами, возлюбленный Господа! Да, конечно, Ты любил и хранил меня с детства, Ты меня вел к Себе и вправе спросить с меня! А эти вот дети… одних Ты призовешь к Себе… других… отмолят святые. Да, все хорошо, все добро, все благодать. Иисус, прости мне уныние!
Среди торжественного безмолвия ночи потихоньку плескалась вода. Присутствие, без которого он не мог существовать, Его дыхание, Его взгляд — Филипп почувствовал в потемках. Чтобы угадать драгоценные черты, почувствовать близость протянутых рук младенца, прижавшегося к сердцу матери, не нужно было света. Филипп даже тихонько рассмеялся от радости. «Иисус, ты здесь, ты опять со мной. Останься возле меня, возлюбленный Агнец!» Алый, живой язык пламени поднялся над черной головешкой. Было уже поздно, вставала луна. Филипп завернулся в одеяло и растянулся на траве. Он лежал, широко открыв глаза, щеки его касался цветок. Ни единого звука в этом маленьком уголке Вселенной.
Не слухом, не зрением — шестым чувством Филипп уловил бесшумное скольжение двух мальчишек в сторону усадьбы. Сначала ему даже показалось, что происходит это не в реальности, а ему начал сниться сон. Окликать их он не стал, боясь разбудить остальных. Он поднялся, отряхнул сутану от травинок, от прилипших цветочных лепестков и тоже двинулся в сторону усадьбы. Плотный газон скрадывал шум шагов. Теперь он вспомнил, что ставень одного из окон прилегал не плотно, был приоткрыт. Да, Филипп не ошибся! Луна осветила фасад. Один из мальчишек дергал, ломал ставень. Кюре не успел крикнуть, остановить его, в стекло уже полетел камень, брызнули осколки, мальчишки с кошачьей ловкостью проникли внутрь.
— Погодите, сорванцы, сейчас я вам помогу! — воскликнул Филипп.
Он подхватил сутану, чтобы не мешалась, пролез в окно вслед за мальчишками и оказался в гостиной с мебелью в белых чехлах и сияющим ледяным блеском паркетом. Кюре пошарил рукой по стене, ища выключатель. Нашел и зажег свет — никого. Филипп стоял и приглядывался — мальчишки или убежали, или спрятались: широкие чехлы в складках на канапе, пианино, глубоких креслах, занавеси на окнах из кретона с набивными цветами могли помочь им в игре в прятки. Он подошел к одной из оконных амбразур — показалось, что шевелятся занавески, резко раздвинул их — так и есть, один из его подопечных оказался здесь, самый старший, почти мужчина, смуглый, с красивыми глазами, низким лбом и мощной челюстью.