Она неожиданно остановилась, чувствуя, что окончательно запуталась. Азиадэ присела на край свободной зеленой скамейки, стоящей в тени раскидистого дерева.
— Боже мой, — тихо прошептала она, и ее руки похолодели.
Хаса был ее мужем, она любила его, без принуждения вышла за него замуж, без принуждения отдалась ему. А теперь сама стала такой же, как Марион, сидит на скамейке в парке и думает о другом мужчине, в то время как ее собственный муж лежит в постели и ждет ее. Она хотела уйти к принцу, как это ей предназначено, но тогда тень Хасы ушла бы вместе с ней и преследовала ее ночами, которые она будет проводить с принцем, в разговорах, которые они будут вести днем. Везде будет возникать его тень, она будет видеть его глаза, слышать его вздохи, полные тихих упреков и проклятий.
Она сжала кулаки. Из тупика неожиданно обрушившегося на нее несчастья выхода не было. Азиадэ точно знала: если она бросит Хасу, ей будет стыдно выходить на улицу, она не сможет смотреть людям в лицо. Она продолжала сидеть, беспомощно глядя перед собой. Долг и позор, честь и радость сплелись в один крепкий узел: ее призывал долг перед принцем, но останавливала любовь Хасы. Как быть?
Ясно было одно: должна была существовать разница между Марион, бросившей своего мужа, и ею, мучительно размышляющей на скамейке в парке.
Но возможно, и для Марион тот мужчина, с которым она ушла, был тем же, чем стал для Азиадэ неожиданно объявившийся принц.
Азиадэ вздохнула. Нет, не было никакой разницы между ней и прелюбодейкой Марион.
В третий раз Хаса не женится. Он проведет свои дни в печали и одиночестве. Одичав, брошенный всеми, будет бродить по улицам и проклинать женщин, которые клялись ему в вечной верности, а потом уходили к другим мужчинам.
Азиадэ поднялась и направилась к выходу. Ее лицо пылало от стыда. Конечно, существует разница между принцессой из Стамбула и Марион, предавшей своего мужа.
Погруженная в размышления, она шла по Рингу. Вот оно — ее будущее, лежит в пыли этой широкой улицы. Из года в год она будет сидеть в этих кафе, ездить по вечерам в Кобенцл и целовать Хасу. Она потеряет свою родину, растворится в европейском мире, но не бросит своего мужа, она будет хорошей женой, сможет спокойно смотреть в глаза людям, всем, кроме грустных и одиноких глаз Ролланда, который позвал ее с собой и за которым она не последовала.
Азиадэ медленно поднялась по лестнице и осторожно открыла дверь. В спальне горел цвет. Хаса лежал в постели и равнодушно перелистывал философский журнал, взятый с письменного стола Азиадэ. Он посмотрел на нее и сонно улыбнулся:
— Уже поздно. Ты хорошо провела время? Я пока читал тут твои журналы, но так ничего и не понял. Что такое полистадиалитет?
— Опухоль гипофиза на языке философии. Это ничего, что ты не понимаешь. Спасибо, я хорошо отдохнула.
Она запнулась. Ей вдруг показалось странным, что она общается со своим мужем на немецком языке, тогда как думает и мечтает на другом. Она подавила в себе легкое чувство неловкости и подошла к Хасе. Тот лежал на спине и смотрел на нее:
— Ты сегодня такая красивая, Азиадэ, очень красивая.
Она присела на краю кровати, наклонилась к нему и поцеловала в лоб. Хаса обнял ее и она почувствовала аромат его кожи, силу его мышц, хорошо знакомые символы его любви.
Азиадэ разделась и села на его кровати в пижаме с прижатыми к животу ногами, уткнувшись подбородком в колени.
— Было очень мило, — сказала она. — Мы говорили о прошлом и о родине. Но настоящая родина женщины это постель ее мужа.
Хаса притянул ее к себе. Она обняла его голову и прижалась к нему всем телом, будто ища защиту и спасение в его сильных руках.
Неожиданная страсть Азиадэ заставила Хасу окончательно проснуться. Она смотрела на него с покорностью и восторгом. Тело ее стало вдруг жаждущим и соблазнительным. Хаса любовался ее светлой кожей, светлыми мягкими прядями, спадающими на лицо.
Она села на колени в кровати, прижалась головой к груди Хасы и застонала, медленно покачиваясь, и это было похоже на ночное урчание одинокого животного.
— Я люблю только тебя, Хаса, тебя одного, — сказала она.
Он бросил ее на белые простыни, все происходило будто в первый раз — эти серьезные, устремленные вверх глаза, мягкие губы. Хаса забыл про своих больных, свое врачебное общество, свою усталость. Он ощущал только влажность ее теплых губ, покорность ее тела.
Потом она сидела в постели, обвив руками его шею, молча уставившись перед собой, а по уголкам губ бродила еле заметная улыбка. Она с нежностью посмотрела на него и спросила:
— Хаса, ты можешь выполнить мою просьбу?
— Да, Азиадэ.
— В столовой, в буфете стоит бутылка коньяка. Я принесу ее тебе. Выпей немного коньяка, Хаса, а то ты заснешь, а я не хочу, чтобы ты заснул, я хочу видеть твои открытые глаза.
Она зашлепала босиком через комнату и вернулась с бутылкой и рюмкой в руках. Глаза ее блестели, щеки горели. В пижаме с распущенными волосами она была похожа на мальчишку, маленького пажа, который взволнованно несет свою первую службу.
— Выпей со мной, — сказал Хаса, и протянул ей рюмку.
— Нет, мне не нужен коньяк, чтобы быть пьяной.
Азиадэ наполнила бокал, он выпил маленькими глотками, и она долила еще.
— Ты склоняешь меня к греху, — смеялся Хаса. — Коран же запрещает пьянство.
— Там есть комментарий, — сказала она серьезно, — он принадлежит великому ученому Шейху Исмаилу из Ардебиля и гласит, что иногда пить разрешается.
Хаса выпил. Азиадэ сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и смотрела на бутылку коньяка.
— Я уже окончательно проснулся, Азиадэ, но если ты прикажешь, выпью еще.
— Да, — сказала она и сложила руки на коленях. — Ты не должен никогда быть из-за меня несчастлив, Хаса.
Ее голос звучал почти умоляюще.
— Я хочу всегда делать все, чтобы ты был счастлив.
Хаса удивленно смотрел на нее.
— Спасибо, — сказал он растроганно, — ты тоже должна быть счастлива. Тебе хорошо со мной?
— Мне хорошо с тобой. Но что такое счастье женщины? Женщина счастлива, когда видит улыбающиеся глаза своего мужа и знает, что она является причиной этой радости. Я буду всегда делать так, чтобы у тебя не было хлопот со мной. Я не Марион.
Теперь уже Хаса сам себе налил. Он встал с кровати и, улыбаясь, сел возле нее.
— Марион, — сказал он. — Марион — глупая гусыня. Когда-то я очень любил ее, но все это уже в прошлом. Я люблю тебя. Марион опускается на дно, и мне ее ничуть не жалко. Фритц, как и ожидалось, бросил ее, и она теперь совсем одна, несмотря на свою красоту. А у меня есть Азиадэ, и я счастлив.
— Так Аллах карает за прелюбодеяние.