Я пишу эти строки в городке, названия которого упоминать не хочу, в крае, где женщина закабалена морально и физически до последнего предела, поскольку ее угнетает хозяин, отец, братья и муж, где землевладелец может предъявить на нее свои права, а хмельной отец или муж-избить посреди улицы при всеобщем безразличном попустительстве. Задумайтесь над тем, друзья, что революция уничтожает не только угнетение человека человеком, но и угнетение женщины мужчиной, провозглашая равенство как классов, так и полов.
Встречу с посланцем мятежного Канудоса устроил мне мой проводник, который к тому же еще и охотится на леопардов (что может быть лучше этого занятия: бродить по свету и уничтожать кровожадных хищников?!). Свидание происходило в кожевенной мастерской-вокруг сушились кожи; дети играли с ящерицами. Сознаюсь, что сердце мое забилось чаще, когда я увидел этого человека: он приземист и коренаст, у него изжелта-сероватое бледное лицо, выдающее потомка индейцев, и шрам, по которому можно заключить, что в прошлом он был «капангой», разбойником или грабителем, – во всяком случае, жертвой общества, ибо нам памятны слова Бакунина: общество само готовит преступления, а преступники-всего лишь орудия, которыми они совершаются. На нем была кожаная куртка и такие же штаны-так одеваются пастухи, которым постоянно приходится продираться через колючие заросли, – на голове шляпа, а в руках он держал ружье. У него глубоко посаженные, бесстрастные глаза, повадка сдержанная и уклончивая, как, впрочем, у всех здешних жителей. Остаться со мной наедине он не пожелал, и беседа наша шла в присутствии хозяина мастерской и его семейства, обедавшего на полу и не обращавшего на нас внимания. Я сказал ему, что я революционер, что очень многие восхищены тем, что он и его товарищи совершили в Канудосе: отняли земли у феодала, провозгласили свободную любовь и разбили отряд правительственных войск. Не знаю, понял ли он меня. Здешний народ не похож на общительных, словоохотливых-порою даже чересчур – обитателей Баии, в жилах которых течет изрядная доля африканской крови. Здесь лица лишены всякого выражения, это маски, скрывающие истинные чувства и мысли.
Я спросил его, готовы ли они отразить новые нападения, ибо буржуа уподобляются кровожадным зверям, как только затрагивают их святыню– собственность. В ответ он пробормотал, что владелец всех земель – Иисус Христос и что в Канудосе Наставник воздвигает величайшую церковь на свете. Я попытался было объяснить ему, что против них посылают солдат не потому, что они строят храм, но он стоял на своем: именно потому-Республика, по его словам, собирается упразднить церковь и все монашеские ордена, как уже было сделано с иезуитами, открыть гонения на верующих, и доказательство этого намерении– налицо: Республика, введя гражданский брак, совершила вопиющее бесчестие, ибо существует освященное господом таинство брака.
Л могу вообразить ваше разочарование: прочитав эти строки, вы подумаете, что Канудос представляет собой нечто вроде Вандеи времен Великой французской революции-реакционное движение, вдохновленное и возглавленное духовенством. Нет, все не так просто. Я уже писал, что церковь осуждает Наставника и его людей, завладевших землями барона де Каньябравы. Я спросил своего собеседника со шрамом, лучше ли жилось беднякам при императоре.
– Лучше, – ответил он не задумываясь, – император Педро Второй отменил рабство, а масоны и протестанты по дьявольскому наущению свергли монархию для того, чтобы его восстановить. Да, да: Наставник внушает своим последователям, что республиканцы– сторонники рабства! (Своеобразная манера отстаивать истину, не правда ли? А истина заключается в том, что капитал-основа республиканского строя-подвергает трудящихся эксплуатации не меньшей, чем феодальная кабала.) Посланец Наставника заявил мне категорически: «Бедняки много страдали, теперь их муки кончены; мы не станем отвечать на вопросы переписи, потому что на свободных вновь наденут цепи и вернут их прежним хозяевам. В Канудосе никто не платит податей, ибо мы не признаем Республику и не желаем, чтобы она присваивала себе то, что принадлежит богу». – «Что, например?» – «Право сочетать людей браком и взимать десятину». Я спросил, как они относятся к деньгам, и он ответил мне, что в Канудосе имеют хождение только монеты с профилем принцессы Изабеллы, то есть отчеканенные еще во времена Империи. Их становится все меньше, и потому деньги в Канудосе исчезают. «Они не нужны нам: у нас имущие делятся с неимущими, а тот, кто может работать, работает за того, кто не может».
Я сказал ему, что, как бы ни были расплывчаты и неопределенны цели, ради которых они отменили деньги и обобществили собственность, это отважный шаг, имеющий огромное значение для обездоленных всего мира: с него может начаться всеобщее освобождение; но рано или поздно то, что они делают в Канудосе, навлечет на них суровые испытания, ибо правящие классы никогда не смирятся с подобным прецедентом: в стране с лихвой хватит бедняков, чтобы отнять все имения богачей. Сознает ли Наставник, понимают ли его единомышленники, какие силы ополчаются против них? Мой собеседник, пристально поглядев на меня, ответил, и некоторые из его ответов приведу для примера: «Солдаты-это не сила, а слабость правительства»… «Когда начнутся лишения, воды реки Вас-сы-Баррис потекут молоком, а берега станут маисовым кускузом [19] , и те, кто пал, воскреснут к приходу воинства короля Себастьяна…» (Этот португальский король жил в XVI веке и погиб в Африке.)
Я хотел бы знать, являются ли все эти короли, императоры, дьяволы, религиозные фетиши стратегической хитростью, придуманной Наставником для того, чтобы поднять обездоленных на борьбу, которая не на словах, а на деле преследует совершенно правильную цель: уничтожение экономического, социального, военного оплота классового общества. Неужели без этих иллюзорных символов династии и религии невозможно вырвать бедняков из многовекового сна, в который их погрузило самовластное и суеверное владычество церкви, и эту невозможность ясно понимает Наставник? А может, все это случайное стечение обстоятельств? Однако мы-то с вами знаем, что случайностей в истории не бывает, что за кажущейся стихийностью всегда таится высший смысл и целесообразность, как бы долго они ни были укрыты от нас. Понимает ли Наставник, какой исторический сдвиг может породить возглавляемый им мятеж? Действует ли он сознательно или по наитию? Нельзя исключить ни того, ни другого; вполне вероятно, что мы имеем дело со стихийным, не подготовленным заранее выступлением народных масс. Здравый смысл присущ человеку вне зависимости от степени его образованности и при некоторых обстоятельствах поведет его верной дорогой: несмотря на пелену догматизма, застилающую ему глаза, несмотря на предрассудки и суеверия, мешающие ему думать, он будет действовать так, как хочет история. Монтескье, которого нельзя причислить к нашим единомышленникам, сказал, что счастье или несчастье человека зависит от его органов. Может быть, и революционное выступление способно родиться по воле управляющих нами органов и прежде, чем наука изучит особенности мышления бедняка? Не то же ли происходит сейчас в баиянских сертанах? Ответить на этот вопрос можно, лишь побывав в Канудосе. Прощаюсь с вами до следующего письма или навсегда.