— Мне ужасно хочется спать, и тебе, должно быть, тоже, Плуто. Уже поздно.
— Спокойной ночи, — глухо отозвался едва живой Модесто. Он попятился назад и наткнулся на дверной косяк; через мгновение дверь за ним закрылась.
— И он послушно ретировался, не набросился на тебя, как голодный зверь! — воскликнул пораженный дон Ригоберто. — Ты крутила этим инженером, словно глупым теленком.
— Я об этом не думала, — рассмеялась донья Лукреция. — Но нельзя исключать, что его робость тоже была частью игры.
Наутро посыльный принес донье Лукреции букет роз и открытку с надписью: «Глаза видят, сердце бьется, память хранит прошлое, а пес из мультика благодарит тебя от всей души».
— Я слишком сильно тебя хочу, — заявил дон Ригоберто, закрывая жене рот поцелуем. — Я должен любить тебя.
— Вообрази, что за ночка выдалась у бедняги Плуто.
— Бедняги? — откликнулся Ригоберто, когда они, утомленные и счастливые, лежали бок о бок. — Отчего же бедняги?
— Как же мне повезло, Лукре, — заявил Модесто, когда они пили шампанское и смотрели стриптиз в «Крэйзи Хоре», окруженные толпой немцев и японцев. — Даже электрическая железная дорога, которую я получил в десять лет от Санта-Клауса, не сравнится с твоим подарком.
Ни в Лувре, ни за завтраком в «Клозери-де-Лила», ни на экскурсии в Центре Помпиду, ни на прогулке по кривым улочкам квартала Марэ Плуто ни разу не упомянул о вчерашнем происшествии. Он по-прежнему был отличным товарищем, знающим, верным и надежным.
— Этот парень нравится мне все больше, — заметил дон Ригоберто.
— Да, Плуто был безупречен, — согласилась донья Лукреция. — И я решила порадовать его еще немного. В «Максиме» я все время касалась коленкой его ноги. Когда мы танцевали, прижалась грудью. А в «Крэйзи Хоре» — бедром.
— Какое терпение! — воскликнул дон Ригоберто. — Познавать тебя частями, шаг за шагом. Выходит, ты играла с инженером, как кошка с мышкой. Такие игры небезопасны.
— Вовсе нет, если твой партнер настоящий кабальеро. Такой, как ты, — игриво прощебетала донья Лукреция. — Я рада, что приняла твое предложение, Плуто.
Путешественники вернулись в «Ритц» довольные и слегка опьяневшие от впечатлений. Пожелав донье Лукреции спокойной ночи, Плуто направился в свою комнату.
— Постой, Модесто, — попросила женщина с лукавой улыбкой. — У меня сюрприз. Закрой глаза.
Заинтригованный Плуто тотчас подчинился. Лукреция медленно приблизилась к нему, обняла и поцеловала, сначала легко и осторожно, потому что Модесто медлил, но через мгновение он разомкнул губы, позволив ей коснуться язычком своего неба. Плуто вложил в этот поцелуй всю свою любовь, всю нежность, все воображение, всю силу и (если она у него была) всю душу. Он обнял донью Лукрецию за талию, осторожно, готовый отступить при малейшем признаке недовольства, но женщина и не думала отстраняться.
— Теперь можно открыть глаза?
— Можно.
«И тогда он посмотрел на нее, но не холодным взглядом искушенного развратника, маркиза де Сада, — подумал дон Ригоберто, — нет, то был страстный взгляд, полный целомудренного обожания, взгляд мистика в момент духовного воспарения».
— Он сильно возбудился? — ляпнул дон Ригоберто и тут же прикусил язык. — Глупый вопрос. Извини, Лукреция.
— Он сильно возбудился, но ничего не предпринял. И не стал меня удерживать.
— Ты была просто обязана провести с ним ночь, — пожурил супругу дон Ригоберто. — Ты и так злоупотребила его благородством. Или нет. Возможно, ты поступила правильно. Ну да, пожалуй. Чувственность неотделима от ритуала, игры, театрального действа, она не терпит спешки. В промедлении кроется великая мудрость. Суета превращает нас в животных. Ты знаешь, что половой акт у ослов, обезьян, свиней и кроликов длится не более двенадцати секунд?
— Зато жабы могут совокупляться сорок дней и сорок ночей без перерыва. Я прочла об этом у Жана Ростана, [33] в книге «От насекомого к человеку».
— Счастливцы, — покачал головой дон Ригоберто. — Ты весьма проницательна, Лукреция.
— Модесто тоже так говорил, — заявила донья Лукреция, мысленно возвращаясь в Восточный экспресс, летящий сквозь европейскую ночь, чтобы скорее попасть в Венецию. — На следующий день, в нашем купе в стиле belle epoque.
Чуть позже она прочла на карточке, вложенной в букет, который ожидал ее в отеле «Чиприани» на солнечном острове Джудекка: «Лукреции, прекрасной в жизни и мудрой в любви».
— Постой, постой, — остановил жену дон Ригоберто. — Вы ехали в одном купе?
— Двухместном. Я на верхней полке, а он на нижней.
— Но тогда…
— Нам пришлось переодеваться прямо на полках. Но в купе было почти совсем темно: я погасила свет и оставила только ночник.
— Подожди, переодеваться — это слишком общо, — встрепенулся дон Ригоберто. — Можно поподробнее?
Донья Лукреция продолжала рассказ. Когда пришло время ложиться, — исторический Восточный экспресс несся среди австрийских и немецких лесов, на опушках которых изредка попадались деревеньки — Модесто объявил, что выйдет в коридор.
— Не нужно, все равно ничего не видно, — ответила донья Лукреция.
Чтобы не стеснять ее, инженер забился на нижнюю полку. Она раздевалась неторопливо, но и не слишком медленно, аккуратно складывая каждую вещь: платье, сорочку, лифчик, чулки, пояс. Ночник под разрисованным вручную абажуром в форме шампиньона бросал свет на ее шею, плечи, грудь, живот, ягодицы, бедра, колени, лодыжки. Наконец донья Лукреция натянула шелковую китайскую пижаму с драконами.
— Я буду расчесывать волосы и спущу ноги вниз, — сообщила она. — Если хочешь, можешь их поцеловать. Только не выше колен.
Были то муки Тантала? Или небывалые наслаждения? Дон Ригоберто соскользнул на ковер, и Лукреция вытянула ноги, чтобы он смог осыпать их поцелуями от колен до кончиков пальцев, как Плуто в Восточном экспрессе.
— Я обожаю тебя, — прошептал дон Ригоберто.
— Я обожаю тебя, — эхом отозвался Модесто.
— А теперь — спать, — приказала донья Лукреция.
Путешественники прибыли в Венецию импрессионистским утром, когда в аквамариновом небе сияло по-летнему жаркое солнце; на катере, который нес их по кудрявым волнам в «Чиприани», Модесто прочел донье Лукреции небольшую лекцию о дворцах и соборах Гран-Канала.
— Я начинаю ревновать, любовь моя, — предупредил дон Ригоберто.
— Если так, давай закончим, милый, — предложила донья Лукреция.
— Ни в коем случае, — испугался ее муж. — Храбрецы смотрят смерти в глаза, как Джон Уэйн. [34]