С балкона «Чиприани» открывался вид на пожелтевшие ветви сада, башенки Сан-Марко и расположенные по берегам Канала дворцы. У входа поджидала гондола. Вскоре их захватил круговорот каналов и мостов, над мутной зеленоватой водой кружили чайки, по обе стороны Канала высились темные церкви, и приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть изображения святых, украшавшие их фронтоны. Путешественники видели бесчисленных Тицианов и Веронезе, Беллини и Пьомбо, конные статуи и мозаики на фасаде кафедрального собора и жирных голубей, лениво подбиравших на мостовой сухие кукурузные зерна. В полдень пришло время знаменитой пиццы в ресторане «Флориан» и традиционной фотографии за столом. На закате они продолжили прогулку под аккомпанемент хорошо поставленного голоса гида, сыпавшего датами, именами и примечательными фактами. В половине восьмого, отдохнув и переодевшись в номере, выпили по коктейлю «Беллини», возлежа на пышных коврах и мавританских подушках в «Даниэли», а в назначенный срок — ровно в девять — заняли столик в баре «Гарри». За соседним столом сидела (предусмотренная программой) божественная Катрин Денев. Плуто сказал то, что должен был сказать:
— Ты куда красивее, Лукре.
— И? — настаивал дон Ригоберто. Прежде чем отправиться на катере обратно в Джудекку, Модесто и донья Лукреция побродили, взявшись за руки, по пустынным улочкам. В отель они вернулись в полночь. Донья Лукреция зевала.
— И? — подгонял жену дон Ригоберто.
— Боюсь, после такого долгого дня я глаз не сомкну, — пожаловалась донья Лукреция. — К счастью, у меня есть проверенное средство.
— Какое? — спросил Модесто.
— Какое средство? — эхом повторил дон Ригоберто.
— Контрастное джакузи, — ответила донья Лукреция, направляясь в свою комнату. Прежде чем за ней закрылась дверь, инженер успел заглянуть в огромную светлую ванную, выложенную белой плиткой и украшенную изразцами. — Ты не наполнишь его, пока я переодеваюсь?
Дон Ригоберто нетерпеливо заерзал:
— И?
Донья Лукреция переодевалась неторопливо, словно в запасе у нее была целая вечность. Надев банный халат и обернув голову полотенцем, она вернулась в ванную. Вода в джакузи энергично бурлила и булькала пузырьками.
— Я добавил ароматическую соль, — смущенно признался Модесто. — Ничего?
— Великолепно, — похвалила донья Лукреция, пробуя воду кончиками пальцев.
Она сбросила желтый халат и с тюрбаном на голове опустилась в джакузи. Инженер подложил ей под голову подушечку. Женщина сладко вздохнула.
— Я могу еще что-нибудь для тебя сделать? (Дон Ригоберто уловил в голосе Модесто едва различимую дрожь.) Мне уйти? Или остаться?
— Ванна с пузырьками — сплошное наслаждение, — промурлыкала донья Лукреция, растирая руки и ноги. — Потом добавлю горяченькой. И баиньки.
— Да ты его жарила на медленном огне, — прорычал дон Ригоберто.
— Если хочешь, останься, Плуто, — рассеянно проговорила женщина, с наслаждением подставляя тело ласковым струям. — Ванна огромная, двое здесь вполне поместятся. Почему бы тебе не искупаться вместе со мной?
В ответ дону Ригоберто послышался… рев быка? Волчий вой? Предсмертный вскрик птицы? Инженер проворно сорвал одежду и плюхнулся в воду. Его тело пятидесятилетнего человека, привыкшего бороться с полнотой при помощи аэробики и джоггинга, почти соприкасалось с телом Лукреции.
— Что еще мне сделать? — услышал дон Ригоберто, чувствуя, как сердце наполняет восхищение пополам с ревностью. — Я не хочу того, чего не хочешь ты. Я ничего не буду предпринимать. Решай сама. Знаешь, Лукре, в этот момент на земле нет человека счастливее и несчастнее меня.
— Дотронься до меня, — нежно проговорила Лукреция. — Обнимай меня, целуй. Только волосы не трогай, Плуто, а то они намокнут, и завтра я буду страшилищем. Кажется, в твоей программе не предусмотрено посещение парикмахерской?
— Это я самый счастливый человек на земле, — пробормотал дон Ригоберто. — И самый несчастный.
Донья Лукреция открыла глаза:
— Смелее. Мы ведь не можем сидеть в воде вечно.
Дон Ригоберто протер глаза. Он слышал монотонное гудение джакузи, чувствовал, как бурлит вода, как пар оседает на коже крошечными капельками, как Плуто скованно обнимает женщину, не решаясь поцеловать ее и стараясь не слишком высовываться из воды. Чувствовал, что Модесто бьет крупная дрожь.
— Неужели ты не поцелуешь его, Лукреция? Не обнимешь хотя бы раз?
— Время еще не пришло, — отрезала та. — У меня была своя программа, очень хорошо продуманная. И к тому же разве он уже не был счастлив?
— Со мной такого прежде не бывало. — Модесто с головой нырнул в воду, на мгновение прильнув к ногам доньи Лукреции. — Мне хочется петь, Лукре.
— Мне тоже, — неловко пошутил дон Ригоберто. — По-твоему, все эти талассо-эротические процедуры не могли закончиться пневмонией?
Он рассмеялся и тут же стыдливо замолчал: смех и сладострастие отталкивают друг друга, как вода и масло.
— Прости, я не хотел перебивать, — поспешно извинился дон Ригоберто. Но было поздно. Донья Лукреция начала зевать, и влюбленный инженер сконфуженно примолк. Мокрый и жалкий, с огромной лысиной, он стоял на коленях и ждал своей участи.
— Ты засыпаешь, Лукре.
— Я только сейчас поняла, как устала за день. Никаких сил нет.
Донья Лукреция легко выскочила из ванны и подхватила с пола халат. Прощаясь с инженером на пороге своей комнаты, она произнесла слова, от которых сердце дона Ригоберто заныло:
— Завтра будет новый день, Плуто.
— Последний день, Лукре.
— И последняя ночь. — Она послала ему воздушный поцелуй.
Утром путешественники проспали лишние полчаса, но наверстали упущенное время посреди адского пекла Мурано, где ремесленники в застиранных майках выдували из стекла сувенирные вазы и домашнюю утварь. Донья Лукреция не собиралась ничего покупать, но по настоянию инженера выбрала три прозрачных фигурки: белку, аиста и бегемота. На обратном пути гид разразился пространной лекцией о творчестве Палладио. Вместо ланча спутники выпили чая с бисквитами в «Квадри», любуясь багровыми солнечными бликами на крышах, в водах каналов и на шпилях колоколен, и прибыли на Сан-Джорджо задолго до начала концерта, чтобы успеть осмотреть остров и поглядеть на лагуну.
— В последний день всегда грустно, — заметила донья Лукреция. — Завтра все закончится навсегда.
— Вы держались за руки? — полюбопытствовал дон Ригоберто.
— Весь концерт, — призналась его жена.
— Небось разрыдался?
— Он был очень подавлен. Все время сжимал мою руку, а на ресницах дрожали слезинки.
«Слезы благодарности и надежды», — подумал дон Ригоберто. Ласковое «слезинки» приятно щекотало нервы. Дон Ригоберто твердо решил: больше не станет перебивать. Он ни разу не прервал светской беседы, которую Модесто и Лукреция вели за ужином в «Даниэли», любуясь огнями Венеции, и стоически вынес приступ мучительной ревности, когда увидел, что комплименты инженера не оставляют его супругу равнодушной. Лукреция намазывала ему тосты маслом, кормила ригатони [35] со своей вилки и позволяла осыпать свою руку поцелуями от запястья до ноготков. Дон Ригоберто с замирающим сердцем и подступающей эрекцией ждал развязки.